Мсье Лекок
Шрифт:
– Вот ваши сто тридцать шесть франков и восемь су, – сказал он. – А также нож, носовой платок и четыре сигары…
По лицу задержанного было ясно, что он доволен.
– А теперь, – продолжил секретарь, – вы будете отвечать?
Однако директор понял, что настаивать бесполезно. Сделав знак секретарю, он обратился к задержанному:
– Снимите обувь! – велел он.
Лекок заметил, что взгляд убийцы заметался. Или ему показалось?
– Зачем? – спросил задержанный.
– Чтобы измерить вас, – объяснил секретарь. – Я должен записать ваш рост.
Не проронив ни слова, задержанный сел и снял ботинки
– Вы надеваете башмаки только по воскресеньям?.. – спросил Лекок.
– Почему вы так решили?
– Черт возьми!.. Да ваши ноги грязные по самую щиколотку.
– Ну и что?.. – вызывающим тоном ответил мужчина. – Разве это преступление, что мои ноги не похожи на ножки маркизы?..
– Конечно, это не преступление, – неторопливо ответил молодой полицейский. – Но неужели вы думаете, я не вижу, несмотря на грязь, что ваши ноги белые и чистые? Да и ногти ухоженные, обработанные пилочкой…
Лекок замолчал. Его внезапно озарила гениальная мысль. Он быстро подошел к стулу, накрыл его газетой и сказал:
– Встаньте сюда!
Мужчина заупрямился.
– О!.. Не стоит сопротивляться, – настойчиво посоветовал ему директор тюрьмы. – Мы можем заставить вас силой.
Заключенный смирился. Он встал на стул, как ему велели. Лекок, вооружившись перочинным ножом, принялся ловко соскребать кусочки грязи, прилипшие к коже.
В любом другом месте над занятием Лекока – таким таинственным, странным и одновременно гротескным – посмеялись бы. Но только не в канцелярии тюрьмы. В этой передней Суда присяжных самые незначительные действия приобретают зловещий характер. Смех мгновенно застывает на губах, и никто ничему не удивляется.
Все присутствующие, от директора тюрьмы до последнего из надзирателей, видали и не такое. И никому из них не пришла в голову мысль спросить молодого полицейского, по какому наитию он действовал.
Но было очевидно, что задержанный будет скрывать от правосудия свою личность, что нужно во что бы то ни стало ее установить, что, вероятно, Лекок придумал способ, как это сделать.
Лекок быстро закончил, собрав на газету полную пригоршню черноватой пыли. Эту пыль он разделил на две кучки. Одну кучку он завернул в бумагу и положил в карман. Показав на другую кучку, он сказал директору тюрьмы:
– Прошу вас, господин директор, взять эту пыль на хранение и опечатать ее на глазах задержанного. Нельзя, чтобы потом он стал бы утверждать, что эту пыль заменили другой.
Директор тюрьмы сделал, как его просил Лекок. Пока он завязывал веревкой и опечатывал небольшой мешочек с пылью, это «вещественное доказательство», убийца пожимал плечами и усмехался.
Но под столь циничной веселостью Лекок угадывал мучительную тревогу. В качестве компенсации случай наградил молодого полицейского этим маленьким триумфом, но дальнейшие события опровергли все предположения Лекока.
Убийца не высказал ни единого возражения, когда ему велели раздеться и сменить одежду, запачканную кровью, на костюм, предоставленный администрацией тюрьмы. Ни один мускул на лице убийцы не выдал тайны его души, когда его подвергали унизительному обыску, который заставлял краснеть до корней волос самых отъявленных мерзавцев.
С полнейшим равнодушием убийца позволил надзирателям причесать ему волосы и бороду, осмотреть рот, дабы убедиться, что он не прячет ни одну из часовых пружин, способных перерезать самые прочные прутья решеток, ни один из микроскопических кусочков графита, которыми пользуются преступники, чтобы писать записочки, так называемые малявы, которыми они обмениваются, спрятав в мякиш хлеба.
Когда формальности были закончены, директор тюрьмы вызвал жандарма.
– Отведите этого человека, – сказал он, – в одиночную камеру номер три.
Задержанного не надо было тащить силком. Он в сопровождении жандарма вышел, как и вошел, словно завсегдатай, который знает, куда идти.
– Ну и бандит!.. – воскликнул секретарь.
– Это вы так думаете!.. – возразил Лекок, немного озадаченный, но по-прежнему преисполненный решимости.
– О!.. В этом нет сомнений, – заявил директор. – Этот парень – опасный преступник, рецидивист, это совершенно ясно… Мне даже кажется, что он уже был нашим клиентом… Я готов в этом поклясться…
Таким образом, умудренные опытом люди разделяли мнение Жевроля. И лишь у одного Лекока была собственная точка зрения.
Но молодой полицейский не стал спорить… Зачем? К тому же в канцелярию привели вдову Шюпен.
Поездка успокоила ее нервы, вдова стала покладистой как овечка. Медоточивым голосом, с глазами, полными слез, она призывала славных господ в свидетели, что по отношению к ней, порядочной женщине, хорошо известной в префектуре полиции, было допущено вопиющее беззаконие. Несомненно, кто-то имел зуб на ее семью, поскольку ее сын Полит, столь уважаемый подданный Империи, сидел в тюрьме по ложному обвинению в краже. И что теперь будет с ее снохой и внуком Тото, если ее, их единственную опору, тоже арестуют!
Но когда вдову Шюпен вывели в коридор, после того как она сообщила свою фамилию и имя, природа взяла свое. Было слышно, как вдова Шюпен ругалась с жандармом.
– Напрасно ты такой неучтивый, – говорила старуха. – Ведь ты лишаешь себя звонкой монеты. Не говоря уже о том, что я, выйдя на свободу, пригласила бы тебя выпить за мой счет в свое заведение.
Все формальности остались позади. Лекок был свободен до приезда следователя. Сначала он бродил по коридорам и помещениям, но поскольку его всюду донимали расспросами, он вышел на улицу, решив постоять на набережной перед воротами. Он не изменил своего мнения, только отправная точка рассуждений переместилась.
Сейчас Лекок еще сильнее, чем прежде, был уверен, что убийца скрывал свое подлинное социальное положение. Однако, с другой стороны, факты неопровержимо свидетельствовали о том, что этот мужчина хорошо знает тюрьму и установленные в ней порядки.
Задержанный оказался намного, в тысячу раз сильнее, чем предполагал Лекок. Какое самообладание!.. Какая безукоризненная игра!.. Он и бровью не повел во время жутких испытаний, обманул лучшие глаза Парижа…
Молодой полицейский находился на набережной вот уже три часа, такой же неподвижный, как и каменная тумба, на которой он сидел, не замечая ни холода, ни времени, когда перед воротами остановилась двухместная карета. Из нее вышли господин д’Эскорваль и его секретарь. Лекок вскочил и бросился к ним. От возбуждения он задыхался, в глазах стоял немой вопрос.