Мстислав, сын Мономаха
Шрифт:
Брат и сестра остались в живых единственные из Изяславичей и потому друг друга держались, друг другу во всём помогали, друг с другом делились самым сокровенным. Зная, сколь часто советуется великий князь с сестрой в важных державных делах, многие бояре сватали стареющую Изяславну за своих сыновей, но неизменно получали от гордой надменной княжны решительный отказ.
Туряка смешили жалкие попытки спесивых бояр расположить к себе Евдокию. Не словами, не знатностью – верной службой лишь могли они доказать, что достойны руки великокняжеской сестры. Но только ли службой? Как-то постепенно, но с каждым годом всё настойчивее пополз по стольному граду слух, будто род свой ведёт боярин Туряк от Тура, князя племени дреговичей, который, согласно летописной легенде, основал город Туров. И стало быть, происходит Туряк не от каких-то там торков, он – прямой потомок древнего князя, и кому, как не ему, породниться с Изяславовым родом. Впрочем, сам Туряк поначалу о таком и не думал, просто хотел он, чтоб знали о его якобы высоком происхождении. Втайне надеялся, что пошлёт его Святополк воеводою в город Туров – вот там бы уж он развернулся, показал свою силу, власть, волю. Но для этого надо было сперва доказать свою преданность великому князю, иначе – знал Туряк – заподозрит Святополк неладное, подумает: метит Туряк на его земли, посягает на его добро, готовит мятеж – не случайно говорят в народе о Туре. Сам не додумается князь, бояре подскажут, помогут, вложат в уши ему коварный навет.
Вот поэтому-то и стал Туряк столь ревностно служить Святополку. Тогда и понял: если женит его князь на своей сестре, то за ней – как за крепостной стеной, никто перстом не тронет. Иначе – положение его шаткое, непрочное, в любой день могут отыскаться завистники, готовые обвинить его в измене. Тут одно из двух: либо стать вторым человеком в Киеве после князя, либо голову положить на плаху или, в лучшем случае, лишиться всего своего достояния. Иного для Туряка теперь пожалуй что и не было.
Но между Святополком и Туряком стоял тысяцкий Путята – этот ни за что не подпустит никого к великокняжескому столу, всех растолкает, всем горло перегрызёт. Туряк стал потихоньку подбираться к тысяцкому, сопровождал его повсюду на охоте, в походах, сделался со временем незаменимым сподручником, советником в любых важных делах, открытых и тайных, и вот теперь наконец ехал вместе с Путятой ко князю.
Святополк – сухощавый, огромного роста, темноволосый, с узкой и длинной, доходящей чуть ли не до пупа бородой, облачённый в синий зипун иноземного сукна, в высокой горлатной шапке – принял бояр в горнице.
Туряк и Путята отвесили великому князю поклоны, после чего Туряк скромно присел на край обитой бархатом широкой лавки, а Путята привычно устроился поближе к Святополковому стольцу [62] .
– Вот боярин Туряк, княже, – оповестил он. – Прибыл с Нова города. Весть важную имеет.
– Что за весть? – Святополк вопросительно приподнял бровь.
Туряк резко вскочил с лавки, снова земно поклонился князю и сказал:
– Имею в Новгороде верного тебе человека, боярина Климу, галичанина. Взбаламутит он люд новогородский.
62
Столец – княжеское кресло.
– Лепо [63] , – кивнул Святополк. – По весне велю князю Мстиславу выехать в Киев. Волынь ему дам. В Новгороде же посажу сына своего Ярославца.
– Воистину, велика мудрость великого князя, – льстиво заметил Путята. – Славен делами своими ты, княже, аки Владимир Красно Солнышко, аки Ярослав, Мудрым наречённый.
– Помолчи, боярин! Не люба мне лесть этакая! – Святополк недовольно поморщился. – Собирайся-ка лучше к ляхам в гости. Дщерь мою повезёшь ко князю Болеславу. А ты, друже, – с мягкой улыбкой обратился он к Туряку, – верно службу мне справил. За се дарую тебе шубу со своего плеча. С Ярославцем моим в Новгород тебя пошлю. Будь ему во всех делах советчиком. Млад ещё сын мой – подсказывай ему, как быти, направляй длань его на ворогов и непокорных. Ну, с Богом. Ступайте.
63
Лепо – здесь: хорошо.
Бояре попятились к дверям, отбивая поклоны.
Глава 6
– Княже, на дворе у Жиряты людей крамольных споймали! – выпалил прямо в лицо Мстиславу молодой гридень Осьмушко. – Лихое рекли! Баили, будто тиуны твои в Ракоме [64] смердов обирают. И будто глад великий от сего грядёт в Новом городе!
Князь спокойно выслушал гридня, холодно, с виду равнодушно глядя на него. Разгорячённый взволнованный Осьмушко тяжело дышал. По челу его струился пот.
64
Ракома – княжеское село к юго-западу от Новгорода.
– Что за люди? – спросил наконец Мстислав после долгого молчания. – Вызнали? Откудова взялись?
Гридень испуганно захлопал глазами.
– Неведомо, княже. Молчат, супостаты.
– Ну, стало быть, поехали тогда к Жиряте, – со вздохом промолвил Мстислав.
– Ступай, коня выводи! – крикнул он челядинцу и, набросив на плечи алое корзно, вышел в сени.
…Новгород встретил князя всеобщим оживленьем: носились по широким улицам запряжённые тройками ретивых коней возки и сани, отовсюду слышался звонкий смех – наступила Масленичная неделя, время начала весны и проводов зимы. На высоком возке Мстислав увидел изготовленное из соломы чучело – Масленицу, божество плодородия, зимы и смерти.
Князь невольно пожал плечами. Странное причудливое сочетание: плодородие и смерть. Как одно и то же божество может означать добро и зло, радость и печаль, тепло и холод.
Чучело было наряжено в разноцветное тряпьё из женской одежды, к нему подвесили сковороду и блин – от блинов пошло и само название Масленицы.
Праздник, начавшийся накануне, будет продолжаться неделю, люди вдоволь наедятся, накатаются в возках и на конях, радуясь приходу долгожданной весны, а затем устроят Масленице пышные похороны. Чучело сожгут за городом на костре, вокруг которого станут водить хороводы, плясать, будут шутить, петь и призывать весну. Или не сожгут Масленицу, а разорвут её в клочья и разбросают солому по полям: по поверьям, это принесёт обильный урожай. В песнях Масленицу обзовут непременно объедалой, блиноелой, иногда – обманщицей, памятуя, что следом за Масленичной седьмицей наступает Великий семинедельный пост.
Народ веселился, но Мстиславу было не до веселья. Опять невесть откуда объявились в городе людишки с лихими речами. Видать, то Святополк из Киева всё норовит дотянуться до новгородского серебра и пушнины хищными своими лапами. Снова зреет – тихо, неприметно – смута. Обычно всегда так: ещё вчера веселились, пели, плясали, а сегодня схватили топоры, дреколья, ножи – и на мост, конец [65] на конец, сторона [66] на сторону. Новгородский люд вольный, чуть что не по нраву – тотчас выходит на брань. Стоит лишь искру зажечь – немедля огонь вспыхнет.
65
Конец – район в древнерусских городах.
66
Сторона – древний Новгород делился на две стороны: Софийскую (на левом берегу Волхова) и Торговую (на правом берегу Волхова).
«Воистину, гнев людской огню всепожирающему подобен», – подумалось Мстиславу.
Понурый, сосредоточенный, молча чуть наклонял он голову в ответ на приветствия горожан.
Ехавшие впереди гридни с громкими окриками «Расступись!» оттесняли сани и телеги к обочинам дороги. Под копытами скрипел грязный черноватый снег.
Вереница всадников остановилась возле усадьбы старого дружинника Жиряты на Софийской стороне. Жирята, взяв в руку смоляной факел, провёл князя в тёмный сырой поруб, где прямо на земле сидели два мужика в простых домотканых свитах. Один из них, со всклокоченными густыми волосами и чёрной, как смоль, бородой, взглянул на князя смело и открыто. В очах его Мстислав уловил дерзость, а в скривившихся устах – презрение и насмешку.