Мстислав
Шрифт:
Дворики обнесены каменными заборами с низкими калитками. Вон за той лавкой мастерская золотых дел мастера, какой делал колты и разные украшения для жены катапана.
У мастерской Савва остановился. Дверь закрыта, и по всему, давно. Вокруг всё поросло травой. Постоял Савва, помянул мастера добрым словом и повернул к пристани.
Май, травень-цветень, начался тёплым дождём. Он щедро напоил землю, и смерд Пётр смотрел, как бежали дождевые потоки, говорил довольно:
– Быть урожаю.
Оксана дождю и радовалась, и огорчалась. Она ожидала приезда Мстислава, но по такой погоде он не появится. Вдвоём с князем они уходили в лес, бродили по укромным местам, и Мстислав рассказывал ей, как жил в Киеве в палатах отца, великого князя Владимира, о Тмутаракани, солнечном городе, где море солёное и вода то чёрная, то зелёная, а чаще синяя…
Могла ли она, дочь смерда и сестра Смерда, не видавшая ничего, кроме обжи, да несколько раз побывавшая на черниговском торгу, знать, что могут быть такие благодатные места?
Оксана по крестьянской мудрости переживала за Мстислава, за этого пожившего немало князя, кому не дано иметь наследника, по-своему жалела Добронраву. Оксана мечтала родить сына от Мстислава, но теперь убеждена: ни она, ни Добронрава не повинны, что не может быть детей у князя.
Отчего? На такой вопрос Оксане трудно ответить, видно, правду сказывал отец, на всё воля Божья. Человек живёт по воле Божьей. Перст судьбы, перст Господень. В этом Оксана убеждена. Разве не тем объясняется, что один родился князем, другой смердом? У князя киевского сколько детей, а у черниговского был один, и того не стало…
В тот день Мстислав в обже не появился. Не приехал он и на второй, и на третий день, а когда появился, сказал.
– Ярослав послал воеводу Александра чудь повоевать, дань не хотят платить.
Где та земля Чудь, Оксане неведомо, однако не спросила. А Мстислав сообщил:
– Намерился я в Киев ехать.
3
Низовья Днепра встретили торговых людей разливом. Широкий и полноводный рукав, а по сторонам, куда глаз хватало, вода и заросли. На плёсах птичья толчея.
– Что плавни на нашей Кубани, - заметил Савва.
Но кормчий с ним не согласился:
– Ты плавней не знаешь, а я их исходил. Там, коли тропы неведомы, считай, твоя погибель.
Их ладья плыла первой. Позади тянулись корабли византийцев. На седьмые сутки услышали отдалённый рокот, будто раскаты неумолкающего грома.
– Пороги, - тревожно заметил кормчии.
– Ворчит зверь.
Савва и без него знал, что это за шум. Он нарастал и нарастал, как нарастали и тревоги. Не мог забыть Савва, как едва не погиб на порогах от печенегов. И не смерть страшила, а рабство…
– Подкрепимся, ребята, - сказал кормчии, и все принялись за трапезу.
Ели икру с лепёшками, запивали днепровской водой. Молчали. Да и не до разговоров. Но вот покончили с едой, и кормчий промолвил:
– С Богом!
Ладейщики спустили паруса, грозным гулом они предупреждали об опасности. Чем ближе, тем больше нарастал гул, бушевал и наконец взревел дико.
– Эко зверь!
– перекрестился кормчий.
Мечется Днепр в скалистых берегах, бурлит на валунах, на каменных грядах, зализанных стремительным течением. Пенится, окатывает брызгами.
Шепчут ладейщики молитву. Сколько бед подстерегает их впереди: Ессупи и Неясыть, Напрези и Шумный, Крарийская переправа и засады хищных печенегов…
Кормчий крикнул и, разоблачившись, мореходы кинулись в реку. Садня в кровь руки и ноги, потянули ладью. В проходах толкали, придерживая, чтоб не разбило днище. Мореходов сбивало течением, волокло по камням.
Ночами, выставив караулы, передыхали. То и дело ждали печенежской засады, и только когда миновали Крарийскую переправу, вздохнули. Кажется, пронесло…
Когда опасности остались позади, кормчий сказал Савве:
– Вернусь в Тмутаракань, больше по Днепру не поплыву. Лучше в Царьград дважды сплавать.
– А разве на море буря лучше?
– спросил Савва.
– И то так, - согласился кормчий.
– Морехода смерть повсюду подстерегает. Вот проскочили пороги и будто сызнова на свет народились. Это ль не счастье?
За семь лет, что не бывал Савва в Киеве, разросся город, похорошел. Поднялась Святая София, церквей во множестве. Как ударят колокола, поди, звон на всю Русь слышится…
Кроме главного торга в разных концах ещё малые образовались. Улицы камнем мостили и дома из камня строили. Рядом со старым городом новый вырос.
Федька Аршин красоте Киева поражался, а Савва говорил степенно:
– Каким ещё и быть надлежит Киеву, когда он мати городов русских?
Полюбовались гости тмутараканские стольным городом да и отплыли в Чернигов.
Отправляя воеводу Александра в Чудь, Ярослав наказывал:
– Где чудь, там и ливы. Киевская Русь прочно станет на море Варяжском.
Уже первые известия от воеводы радовали: киевляне сопротивления не встретили.
Не не Чудь заботила Ярослава, а червенские города, захваченные Болеславом. Киевский князь следил, что творится в королевстве Польском, как скандальное польское рыцарство начало борьбу за королевский трон. Шляхта на саблях доказывала, кому сидеть королём после Болеслава. Едва провозгласили Бестрина, как появился Мешко. Мешко тоже трон не удержал, на него пошёл войной Мечислав, сын Болеслава. Шляхетская усобица холопам руки развязала…