Мстислав
Шрифт:
– То так, воевода, дальше идти не след, - подтвердил Мстислав.
– Здесь, в челе, тмутараканцы станут, а по крылам полки левой руки и правой. Большой же полк позади расположился и в бой при нужде ввяжется. Сам же с тмутараканцами стану. А тебе, воевода, на тот час быть с засадным полком, ударишь по ворогу, ежели на левом крыле неустойка будет. Печенеги же полку правой руки подсобят.
Ян кивнул согласно. Глаза его отыскали Добронраву. В кольчуге, волосы под шеломом спрятаны, она сидела на коне в окружении дружинников. Ян пожалел, что дал ей
Дождавшись, когда Мстислав отъехал, Усмошвец подозвал старого десятника Путяту, сказал:
– Княгиню в бою поберегите. Верными людьми окружите.
Путята ответил спокойно:
– Ты уж на нас, воевода, надейся. Пока сами живы будем, с княгини волос не упадёт.
Полки подходили, располагались в порядке. Тысяцкий Роман, старший, над пешими тмутараканцами, собрав сотников, указал, где какой сотне в бою стоять надлежит, после чего разрешил сделать привал. Бажену с Саввой выпало в первом ряду биться. Савва за дорогу умаялся, лёг на траву. Ноги гудят, и в сон клонит. Сомкнул он глаза, и уже кажется, что людской гомон и лошадиное ржание не рядом, а откуда-то издалека доносятся, пока не исчезли совсем.
Темник Шарукань вёл орды хазар короткой дорогой на Белую Вежу. От Белой Вежи путь его проляжет на Тмутаракань. Тысячи наёмных воинов-арсий идут следом за темником Шаруканем, и он верит в победу.
«Мы вернём Саркел и Таматарху, - хвастливо сказал Шарукань, покидая Итиль.
– Мы наденем на шею Мстиславу верёвку и спутаем ему ноги, как норовистому коню в табуне».
Темник ждёт встречи с русским князем. Ему нужна победа. Когда Шарукань возвратит для Хазарии Белую Вежу и Тмутаракань, он явится к Бусе и скажет: «Ты больше не каган, каган тот, за кем воины».
Жарко, и пот крупными каплями стекает со лба темника, грязными струйками расползается по обрюзгшим щекам. Шарукань сопит, и мысль его в будущем. Он разобьёт дружину Мстислава и станет каганом. Потом придёт время, когда Шарукань поведёт арсий на богатый Хорезм. Ныне шах Мемун сладко думает, что хазары его данники, и грозит силой гузам. Мудрецы же говорят; «О мальчике в колыбели нельзя судить, каким он станет мужчиной». Пусть же ожиревший шах Мемун мнит хазар до поры мальчиками.
Подскакал на взмыленном коне арсий, спешился, изогнулся в поклоне:
– Ороса изловили. Сказывает, тебя, темник, видеть желает.
Шарукань разглядел его в толпе арсий. Молодой русский гридин с густыми белыми волосами и кудрявой бородой смело рассматривал хазарского темника. По знаку Шаруканя он приблизился, вытянул вперёд связанные руки.
– Вели освободить. Не знал я, что у хазар обычай послов не уважать.
Шарукань вскинул брови, и арсий, уловив его желание размотал верёвку.
– Лазутчиком пробирался?
– Говорил же, послом князя Мстислава в войско хазарское ехал.
– О чём речь князь Мстислав держал с тобой?
– Князь Мстислав сказать велел, что дожидается он тя, темник, на пути меж Белой Вежей и Итилем.
– Доводилось ли тебе, орос, видеть такую тьму воинов?
– Шарукань провёл рукой по катившейся мимо коннице.
– Воротись к князю и поведай ему о том. Пусть страх зайцем дрожит в его груди. Пусть Мстислав готовится пасти наши табуны.
Гридин гордо вскинул голову, ответил насмешливо:
– К чему похваляться, едучи на рать. Не мешало бы те, темник, да твоим тысячникам проверить, крепки ли хвосты у коней ваших воинов, чтоб удержать их, когда повернут они вспять с поля брани.
Стоявшие поблизости арсии замерли.
Шарукань разобрал поводья, уже на ходу бросил:
– Ты не достоин жить, дерзкий орос.
Блеснула сабля, и гридин упал.
В полночь, опасаясь русской сторожи, пробирался к печенегам посланный Шаруканем тысячник. Три верных арсия шли за ним по пятам. Тысячник то и дело останавливался, прислушивался. Заметив опасность, падал на землю, и арсии тоже ложились бесшумно, пережидали.
Услышав печенежскую речь, тысячник пошёл смело. Неподалёку у горящих костров сидели и спали печенеги. На хазар никто не обратил внимания. Тысячник окликнул дозорного. Тот отозвался. Тысячник сказал по-печенежски:
– Я посланный темником Шаруканем к хану Боняку. Дозорный схватился за меч, кликнул товарищей, и с десяток печенегов окружили хазар. Подошёл печенежский сотник, старший ханской стражи.
– Проведи меня к хану Боняку, - сказал тысячник. Печенежский сотник подумал, потом сделал знак, и печенеги расступились, дали дорогу. Сотник подвёл тысячника к шатру, шепнул о чём-то караульным у входа, отогнул полог.
Вскоре тысячника допустили к хану. Боняк сидел на кошме, обложившись подушками. Его глаза-щёлки при свете горящего в жиру фитиля с любопытством разглядывали хазарского тысячника.
Отвесив глубокий поклон, тот промолвил:
– Темник Шарукань послал меня к тебе, хану над всеми печенегами, с подарком.
Он повернулся к входу, крикнул, и арсий внёс корзину из бараньей кожи. Поставив её у ног хана, он тотчас вышел. Боняк протянул руку, откинул крышку. Тускло блеснуло золото. Закрыв корзину, Боняк проговорил хрипло:
– На рассвете я уведу печенегов. О том скажи темнику Шаруканю.
Ещё и солнце не взошло, а всё уже знали: Боняк предал, ушёл тайно.
Нахмурившись, Мстислав проходил через пустынное поле. Дотлевали костры, валялся свежий конский помет, «Недавно снялись», - подумал Мстислав.
Следом за ним шли воевода Ян и боярин Роман. Роман говорил запальчиво:
– Надобно снять большой полк и засадный, послать вдогон, наказать достойно.
Мстислав промолчал, ответил воевода:
– Того делать нельзя. Хазары совсем рядом. И печенегов не догоним, и Шарукань нас по частям разобьёт.
«Верно говорит Ян», - подумал Мстислав, а вслух сказал: