Мститель
Шрифт:
Шолом узнал все это от своего старого друга детства, Йоны. Ему он верил, как себе.
– Неприятная картина, Йона! Бойцов нет! И это перед самыми погромами! Что-то надо делать!
Рыжий Йона, с немного выпученными глазами, конопатым, изрядно покрытым веснушками лицом и огромными кривоватыми зубами, кивнул и сказал:
– Шолом, дело швах [46] ! Но ты руководи, а я людей подтяну. Молодняк и стариков.
Шолом злобно закусил губу и произнес:
– Собирай всех, кого можешь! Нужны деньги, чтобы купить оружие! Собери ножи, топоры, цепи!
46
Дело плохо (идиш).
Йона не подвел. На него всегда можно положиться. Он собрал деньги, принес холодное оружие и привел людей. Шолом успел купить пять пистолетов и одну винтовку. Вечером того же дня при свете нескольких керосинок отец Шолома Иче инструктировал собравшихся у него дома добровольцев. Он передавал им свой военный опыт.
Пятидесятилетний еврей, с седеющей бородой и пейсами, в большой черной бархатной ермолке, рассказывал о том, как стрелять и пользоваться холодным оружием. Под конец Иче сказал:
– Завтра, в пятницу, 20 октября, около полудня будет погром. Сперва они пойдут процессией. Там много будет всякого вооруженного сброда. Одному еврею сообщил об этом знакомый полицейский. Так что мы должны быть готовы уже в восемь утра! Погромщики подойдут к нашей синагоге к двенадцати часам дня.
– А что наши лидеры общины себе думают? Раввин и богачи? Неужели они не в курсе? – спросил портной Нохем.
Шолом злобно скривил рот, нервно провел пальцами по своей непослушной копне волос и ответил:
– Они в курсе ситуации больше нашего! Они всегда знают о планирующихся погромах! Как будто это новость! Можно подумать, это совпадение, что всегда, когда у нас погромы, богачи Зиссер, Берг, Штейн, Курцер и Кальтман уезжают с семьями из города! Или будто мы не знаем, что о погромах им известно всегда заранее! За несколько дней! Раввин, как всегда, будет пытаться откупиться! Но ему далеко не всегда это удается! Старый ребе Лейвик не понимает, что щедрые подношения бандюгам только все больше провоцируют их на погромы! Нужно защищаться с оружием в руках! И не иметь милосердия к этим ворам, насильникам и убийцам! Не зря написано в святых книгах: «Убей его первым!»
Иче смотрел с нескрываемой гордостью и волнением на своего сына, который уже стал лидером и защитником евреев Балты.
Интермедия. Погром
Всю ночь Шолом не спал. Как можно спать в ночь перед погромом? Он смазывал свой револьвер, проверял своих бойцов. Все они остались в доме Иче, а с рассветом, перекусив, отправились на свои позиции. Последним присоединился к ним отец Шолома. Он закончил утреннюю молитву, надел поверх ермолки картуз и, взяв винтовку в руки, пошел вслед за молодежью.
– Тряхнем стариной… Повоюем еще, Рибойной шел ойлом [47] !
Всего бойцов было сорок пять человек. Погромщиков могло быть вчетверо больше. Времени никто не терял, и на пути шествия процессии отряд Шварцбурда соорудил плотные баррикады, с удобными прорезями для ведения стрельбы.
– Не высовывай голову из-за бревен, сынок! – учил Шолома отец. – Правда, среди погромщиков мало тех, кто умеет метко стрелять, но все бывает! В тот раз среди них был один солдат! Метко стрелял, зараза! Зацепил нескольких наших ребят. Но потом я его достал… Аккурат в сердце… – спокойно, с расстановкой говорил отец Шолома. Он, прищурившись, посмотрел вдаль, на дорогу и, никого там не увидев, достал из пачки папиросу и закурил.
47
Рибойной шел ойлом – Властелин мира (иврит).
– Я и ребятам говорю: цельтесь в туловище! Голова маленькая! Промажете! В грудь и в живот бейте! И минимум две пули засаживайте. И все! Сдохнет гадина!
К Иче подошел сапожник Шая и завистливо спросил:
– Какие куришь, Реб Иче?
– «Пушкy».
– Ух, ты! Петербургские! Фабрики Миллера! Не то, что наша дрянь!
– Да. Сын мне привез из Одессы! Балует меня! На, угощайся. Какая разница, откуда они…
И Иче поделился папиросами с Шаей и еще несколькими ребятами. Бойцы обороны довольно задымили.
Шолом снял с головы картуз и провел пальцами по своей гриве волос. Он окинул взглядом своих бесстрашных бойцов и заметил, что среди всего отряда единственным религиозным человеком был его папа. Остальные не пришли. Они истово молились дома и в синагоге, ожидая чудесного спасения от Бога…
– Пап, как же так? – спросил он отца. – Почему верующие люди не пришли к нам? На что они надеются? Разве Моисей не воевал? Разве Давид не воевал? Разве все наши цари и пророки не воевали с врагами?
Иче печально опустил лицо. Ему было очень стыдно. Он вздохнул и ответил сыну:
– Ты знаешь что, Шолом? Ты не суди людей строго… Смотри на них, как на твоего брата, Шмулика… Он ведь тоже, даже если бы и был сейчас в Балте, а не в Одессе, не смог бы, скорее всего, быть здесь с нами, на баррикадах… Не все рождены воинами. Это раз. А два – это то, что не все имеют такую светлую голову, как ты. И не всем дано такое львиное бесстрашие, как у тебя. И не все люди одинаково созданы Б-гом. Не суди их. Но мы обязаны их защищать, потому что они наши… Хоть и дураки, но наши. Свои… Понимаешь? Их некому больше защитить! Ну, а мы должны. Мы воины. А они, как женщины… Они не трусы, нет! Если будет надо, они с радостью умрут за веру! Но они отвыкли воевать…
Шолом кивнул и внимательно посмотрел на отца. На его свежее лицо, изредка прорезанное то тут, то там редкими морщинами, на его седеющие волосы и почти седую бороду, и ему стало больно от быстротечности времени, проклятого времени, как песок убегающего в пропасть небытия и уносящего с собой любимых людей, любимые места, любимые события… Но углубиться в эти печальные мысли он уже не смог. Двери синагоги раскрылись нараспашку, и оттуда вышел старый седобородый Ребе, в черном лапсердаке и шляпе, несший на руках большой свиток Торы. Вслед за ним с другими свитками Торы брели его помощники: кантор [48] и служки. А за ними брели остальные молящиеся. Они шли медленно и нараспев исполняли псалмы Давида, в которых псалмопевец умолял Бога даровать ему спасение.
48
Кантор – певчий в синагоге.