Мученик
Шрифт:
— Но почему ты? — спросил она. — Почему не я?
Днём позже он проснулся посреди ночи и обнаружил, что Ада пристально на него смотрит. — Я видела её, — сказала она, её лицо сияло. — Словно видение. Она была столь же реальна, как ты или я. Она стояла вон там, у двери.
— Что она сказала тебе?
— Что она любит меня. И что нам нужно оставить Обелиск в покое, забыть, что мы когда-то нашли его. Похоже, что он опасен. Или, во всяком случае, могущественен. Как ты думаешь, что это — Обелиск?
Он объяснил ей то, что ему было известно, описал ей, как этот Обелиск выглядел
— Это всё связано, — сказала она. — Городские истории, эти видения, которые у нас появляются, артефакт в центре кратера. Я уверена в этом.
Сперва она была в состоянии экстаза от того, что повидалась со своей матерью. Для неё это было, понял Альтман, в некоторой степени почти религиозное переживание, которое для его таким не являлось. Оставшуюся часть ночи она была одержима, ликовала. Но на следующее утро её настроение начало изменяться. Она стала угрюма и подавленна.
— Почему она не может быть здесь всегда? — спросила Ада. — Почему она не может остаться со мной?
— Но это не она, — сказал Альтман. — Оно похоже на её, но это не она. Это галлюцинация.
— Это была она, — уверенно ответила Ада; и что обеспокоило его. — Она нужна мне. Я хочу её вернуть.
И как раз тогда, когда Ада была в состоянии наибольшей депрессии и апатии, её мать вернулась. В это время Альтман находился в комнате рядом с ней и тоже это видел. Только то, что он увидел, было не её покойной матерью, а его мёртвой сестрой. Они оба согласились, что что-то произошло, но восприняли это по-разному. Каждое из видений предстало в облике того, кого они хотели бы увидеть. Сказанные им слова также отличались, фразы подгонялись под манеру того, как говорила сама особа, когда она всё ещё была жива. Но с небольшой разницей в трактовке всё сводилось к одному главному событию — Воссоединению, хотя на счёт того, что же это такое, или что можно сделать, чтобы остановить его, умершие были менее вразумительны.
Альтман не доверял им.
— Они не настоящие, — пытался объяснить он Аде. — Они манипулируют нами, используют нас.
— Я знаю, что я видела, — сказал Ада. — Она была настолько же реальна, как и всё то, что меня окружает.
Ада настолько сильно хотела вернуть свою мать из мёртвых, что просто не желала его слушать. Было странно, размышлял Альтман, что в её галлюцинациях — или видениях, как она их называла — постоянно присутствовала мать Ады, когда его собственные продолжали меняться от одного любимого человека к другому. Но, возможно, так получалось потому, что он слишком скептически относился к галлюцинациям и воспринимал их не более, чем иллюзию, поэтому что-то продолжало пробовать на нём различные стратегии.
Как и было ему приказано, Альтман рассказал Стивенсу о своих галлюцинациях, упомянув также и о Аде. Стивенс только записывал, то что он говорил и кивал. Он выглядел усталым, переутомлённым.
— Как ты думаешь, что всё это значит? — спросил Альтман.
Стивенс пожал плечами.
— Ты и твоя подружка не единственные, у кого они появляются, — сказал он. — Остальные испытывают то же самое всё чаще и чаще. И всегда только мёртвые люди, которых они любили — те, кого они захотят воспринять всерьёз. Некоторые, как ты, полагают, что это просто галлюцинации. Другие, как Ада, верят, что это нечто большее.
— Чтобы это ни было, оно хочет, чтобы мы кое-что сделали, — сказал Альтман. — Но оно не знает, как это чётко сформулировать.
— И не только это, — сказал Стивенс; это был один из тех редких случаев, когда его пробивало на откровенность. — Наша больничная палата переполнена людьми, страдающими от психозов, а также наблюдается чрезвычайно высокий уровень самоубийств. Либо оно хочет, чтобы многие из нас сошли с ума и умерли, либо, говоря буквально, оно истребляет нас.
Он заметил значительные перемены в том, как люди взаимодействуют друг с другом на борту плавающего комплекса. Было нарастающее ощущение того, что что-то происходит, что-то, чего они не могли понять. Некоторые люди начали объединяться в группы, делясь своим опытом общения с мёртвыми, предполагая, что границы между небесами и землей нарушены. Другие просто игнорировали галлюцинации, воспринимая их, как результат влияния сигнала, излучаемого Обелиском, подобно наркотическому воздействию. У третьих же, похоже, наступил психоделический кризис: они стали замкнутыми, сбитыми с толку и даже ожесточёнными.
Он был в лаборатории, составляя график периодов, когда сигнал пульсации был максимальным, и пытаясь определить, совпадало ли появление у него галлюцинаций с ними по времени, когда через открытую дверь он заметил людей, бегущих по коридору.
Он вышел, чтобы получше рассмотреть и увидел в дальнем конце, прижатого к двери и теперь уже окружённого толпой, учёного по имени Мейер, некто, кого он не очень хорошо знал. В своей руке тот держал лазерный скальпель, очень близко к своему собственному горлу.
— Сейчас же, Мейер, — пытался сказать другой учёный. — Положи скальпель на пол.
— Не подходите! — выкрикнул Мейер. Его взгляд был диким и метался из стороны в сторону. — Просто держитесь на расстоянии! Я знаю, вы заодно с ними!
— С кем — «с ними», Мейер? — спросил мужчина. — Положи скальпель, и я уверен, что мы сможем во всём разобраться.
— Позовите охранников, — сказал кто-то.
Но Мейер услышал. — Никаких охранников! — выкрикнул он и бросился вперёд, отрезав два пальца своего товарища лазерным скальпелем.
Мужчина закричал и повалился назад, Мейер крутанулся, размахивая скальпелем, пока все немного не отодвинулись от него. Он поднёс скальпель обратно к своему горлу.
— Уже слишком поздно, — прошипел он. — Мы все покойники или почти покойники. Мы не сможем избежать этой участи. Лучше уйти сейчас, прежде чем вы станете одним из них.
И вдруг молниеносным, ужасающим движением он резанул скальпелем по своему горлу.
Сперва рана не кровоточила, скальпель слегка прижёг её, но потом кровь начала пульсировать, густой поток хлынул из его разорванных сонных артерий. Он издал жуткий, булькающий крик, воздух странно прошипел из его рта и разреза на горле, а затем он сделал шаг вперёд и рухнул.