Мучимые ересями
Шрифт:
— Я полагаю, что это так, Ваше Величество, — серьёзно ответил Мерлин, не опуская подзорную трубу. — Во всяком случае, на кормовой решётке сидит человек, который, судя по всему, почти готов к тепловому удару, учитывая всё то золото и шитье, что на нём надето.
— Это, должно быть, Зебедайя, — согласился Нарман, стоящий у другого локтя Мерлина. — Он всегда настаивал на том, чтобы поддерживать «надлежащий внешний вид».
Изумрудцы носили со вкусом вышитые и сшитые на заказ одежды, но, как и Кайлеб, они были столь же практичны, сколь и элегантны, а их хлопковый шёлк
— В таком случае, может быть, мы должны задержать его здесь, на палубе, пока будем разговаривать? — предположил Кайлеб, зло улыбаясь. — Если он вот-вот растает и превратится в лужицу жира, то вряд ли будет в своём наилучшем естественном вероломном состоянии.
— Заманчиво, Ваше Величество, — согласился Нарман, улыбаясь в ответ. — Но боюсь, что это не очень практично. Я уверен, что он уже выучил наизусть всё, что собирается сказать, и я был бы чрезвычайно удивлён, если бы такая глупость, как рациональное мышление или диспут, могли хоть что-то изменить. В этом случае, я думаю, что ваши мысли о том, как попасть в тень, перевешивают малую вероятность того, что он может пострадать от теплового удара сейджина.
— Это не мой тепловой удар, Ваше Высочество, — мягко заметил Мерлин, опустив наконец подзорную трубу и повернувшись к Нарману. — Я просто предложил аналитическую справку, не выражая никакого личного желания.
— Ох, конечно же, нет, — согласился Нарман.
— Прекратите это, вы оба, — почти выругался Кайлеб.
«Просто удивительно, как хорошо поладили Мерлин и Нарман», — подумал он. На самом деле, было очевидно, что они действительно нравятся друг другу, но Кайлеб не был готов делать на это какие-либо ставки. И, признался он самому себе, тот факт, что Нарман действительно нравится Мерлину, удивительно его успокаивал.
— Прекратить что, Ваше Величество? — невинно осведомился Мерлин. — Всё, что я сказал, это…
— Я точно слышал, что ты сказал, — сурово сказал Кайлеб. — И позволь мне напомнить тебе, что черисийскому имперскому гвардейцу совершенно не подобает думать, что это хорошая идея для дворянина, наносящего визит, страдать от смертельного теплового удара. По крайней мере, до тех пор, пока он не подпишет условия капитуляции.
— Условия капитуляции, Ваше Величество? — Брови Нармана взлетели. — Почему-то я не припомню, чтобы конкретно эта фраза употреблялась в тех письмах, которыми вы обменивались с Великим Герцогом Зебедайи. Или, по крайней мере, в тех из них, которым вы поделились со своими советниками.
— Это потому, что она и не употреблялась, — сказал Кайлеб с ещё одной тонкой улыбкой. — Но поверьте мне, Ваше Высочество. Прежде чем Великий Герцог вернётся в свой катер сегодня днём, у него не будет особых сомнений относительно того, что он только что подписал. Он может называть всё это как ему угодно, но я не думаю, что у него останется какая-то неопределённость относительно того, что всё
— Мне это не кажется особенно дипломатичным, Ваше Величество, — заметил Мерлин. Император посмотрел на него, и сейджин пожал плечами. — Не то, чтобы у меня были какие-то проблемы с желаемым результатом, — добавил он. — Лично я считаю, что разумный диалог и честные переговоры порой переоцениваются. Я имею в виду, что да, у них есть своё место, и они могут работать. Но иногда хороший, жёсткий удар в челюсть оказывается более эффективным, чем любое количество дипломатических нот. Ну или, во всяком случае, более приятным. И из всего того, что я слышал, мне кажется, что это один из таких случаев.
— Хорошо.
* * *
Князь Нарман, решил Кайлеб, обменявшись поклонами с Томасом Симминсом, Великим Герцогом Зебедайи, на квартердеке «Императрицы Черисийской», обладает ярко выраженным даром точного описания миниатюр. Если бы Зебедайю можно было растопить, получившемся из него жиром, можно бы заправлять каждую лампу в дворце Теллесберга по меньшей мере год.
Что, вероятно, было бы лучшим вариантом, каким его можно было использовать.
Великий Герцог был человеком среднего роста и среднего телосложения, с выдающимся носом, редеющими тёмными волосами, и глазами, которые, казалось, были только около четверти дюйма глубиной. Они встречали взгляды других людей с похвальной невозмутимостью, но в их глубине была некая мутность, броня, которая напоминала Кайлебу об отдельных видах живущих в растительности ядовитых ящериц.
— Очень любезно с вашей стороны было проделать весь этот путь, чтобы встретить меня, Ваша Светлость, — сказал Кайлеб, выпрямляясь после своего собственного поклона.
— Вы император, Ваше Величество, — сказал Зебедайя, обнажая крупные, ровные, белые зубы в любезной улыбке. — Императоры, подобно королям, имеют право на свои маленькие причуды и слабости. И, если быть до конца честным, — он позволил своей улыбке постепенно превратиться в рассудительное выражение, — в данных обстоятельствах я был бы удивлён, если бы ваши советники допустили хотя бы мысль о том, чтобы позволить вам поставить свой флагман на якорь в пределах досягаемости портовых батарей того, с кем ваше королевство всё ещё официально находится в состоянии войны.
— Вы правы. — сказал Кайлеб, изобразив на лице что-то, почти похожее на недовольную гримасу, и искоса взглянул на бесстрастного телохранителя, возвышавшегося за его плечом в ливрее Дома Армак. Затем Император снова обратил своё внимание на Великого Герцога. — Бывают моменты, когда эти мои «советники» могут быть немного… чрезмерно заботливыми. После смерти отца всё стало ещё хуже. Иногда мне кажется, что я никогда больше не смогу позволить себе ничего спонтанного.
— Боюсь, высокое положение и большая ответственность привносят с собой собственные ограничения, Ваше Величество, — сочувственно сказал Зебедайя.