Мудрец. Сталкер. Разведчик
Шрифт:
Вечерами Мерлин выходил на веранду и подолгу сидел в кресле-качалке, слушая дождь. Других звуков не существовало в мире, а если какой и пробивался – будь то птичий крик или треск обломившейся ветки, – даже и они казались посторонними шумовыми эффектами.
А потом дождь онемел – сделался снегом. Снеговая крупа ещё пыталась навести фон, ещё стучала по сосновым иглам, но её вскоре сменили мягкие безмолвные снежинки. Снег в тайге выпадал сразу и надолго, это в городе он капризничал, потому что было перед кем. По снегу кто-то осторожно бегал, оставляя мелкие следы…
Полное отсутствие новостей Мерлин воспринял довольно легко –
Человеку всё возможно, и деньги тут ни при чём.
Хотя попади Мерлин в такой переплёт молодыми годами, то наверняка бы спятил от одиночества. В лучшем случае надыбал бы в библиотеке одно из бессчётных Единственно Верных Учений и пожизненно в него уверовал, в худшем – превратился в сытого сонного паразита и даже баню не топил бы…
А сейчас я паразит мыслящий, с гордостью думал Роман Ильич, поскольку больше гордиться было нечем.
Потом он нашёл в кладовых пару мешков с кочанами, пустой кедровый бочонок, шинковку, яблоки, морковь – и, сверяясь с фазами Луны, занялся творческим трудом, не всякому доступным.
Квашеную капусту сожрали быстро, потому что под Новый год с неба свалился Сохатый со всей бражкой – тут были и соратники, и жёны, и дети… Кажется, тогда отшельник и услышал загадочную песню про францисканского монаха и прочих обманщиков…
Глава 5
1
…Действовали медведицы на редкость быстро и разумно.
Для начала они чётко отделили агнцев от козлищ, и мы, агнцы, с ужасом наблюдали, как звери, встав на задние лапы, со страшным рёвом погнали козлищ в чащобу. Сикхи даже не пытались стрелять, хотя промахнуться здесь было невозможно: сибирский мишка покрупней гималайского барибала. Но то ли сикхи перетрусили, то ли вера им не велела… Один так даже автомат бросил.
Убегавшие воины и преследовательницы их производили в лесу не меньше грому, чем давешний бревнопад.
Молодой невысокий светлолицый парень в серой долгополой одежде, с жидкой бородёнкой и в скуфейке ласково улыбался спасённым агнцам.
– Это же Илларион… – с ужасом и восхищением прошептал капитан. – Алала, ваше преподобие!
Я хотел что-то спросить, но вспомнил, что Илларион – известный молчальник…
– Братец мой солнышко! – воскликнул молчальник. – Поведай малым сим, что скороспешно я их обрящел, в урочный час поспел спасения ради. Был Иллариону глас во благовремении, были и знамения великие, и разверзлись очеса его, и узрел он, что… Короче, намекни пацанам, что с них пузырь хорошего вискаря. И подчеркни, что именно хорошего, а не польского бимбера в фирменной посуде… Сестрицы! – молчальник перешёл на командирский глас. – Не увлекайтесь там со стязёй праведных! Не отягощайте участи своей человекоядством! Как бы не пронесло вас с чужестранной-то плоти! Мало ли что у них внутри! Ибо сказано: «Блажен, иже скотов милует…»
– Спасибо, ваше святейшество! – воскликнул капитан Денница. – Вот уж откуда помощи не ждал! Ты смотри, вот как оно бывает…
Молчальник поглядел на Денницу пронзительно, усмехнулся и погрозил пальцем.
– Уес, насквозь видит, падла! – восхищённо сказал капитан. – Всё путём, начальник, – верую и трепещу!
А я не сказал ничего – мир, куда я вернулся из одиночества, предстал уж такой безумной своей гранью, что и вообразить было невозможно, и очень хотелось проснуться…
Но сон продолжался: на разорённую поляну выбрели медведицы – большая спасительница и поменьше. Зверюги обменивались между собой довольным ворчанием, на груди у одной болтался трофейный автомат, за другой волочилось чёрное полотнище бывшей чалмы. Крови на мордах вроде бы не наблюдалось…
– И в хищных скименах правда живёт, – похвалил медведиц Илларион. – Задали страху господнего муринам демоноговейным – и будет с них.
– А… как они вас понимают? – пролепетал я наконец, когда лохматая туша проскользила в опасной близости. Тут от одного запаха звериного в штаны накладёшь…
Молчальник улыбнулся.
– Расскажите, сестрицы мои, Марфа и Юдифь, любознатцу сему, что анахорет старец Илларион, подражая святому Сергию, в пустыни своей вскормил вас из малых сирых медвежаток, и взлелеял, и на волю выпустил, где живёте вы ныне звериным обычаем, как вам и достойно. Попросите этого… Как его, демона… вот, колесничего, чтобы подвёз вас до града, куда влечёт вас любовь материнская…
– Как? Вы их в город повезёте, ваше преосвященство? – ужаснулся капитан.
– Поведайте, сестрицы, отродью сему, – анахорет снова погрозил пальцем Деннице, – что непременно надобно вам в сей новый Вавилон, чтобы деток проведать и на путь наставить… Правда, чадо Юдифи, медведик Проша, в цирковом балагане вашем подвизается, деток добросердечно веселит ездой на мотоцикле. Не то горемычная Марфа. Оле, бедняжка! Оле, зверина злосчастная! Сын её Потапчик связался с цыганами и ныне у них служит наркокурьером. Попробуй его обыщи! Но Марфа ужо там всех построит – и чадо неразумное, и цыган, и стражей, иже отравителей крышуют… Марфа! Марфа! Не замай мента – этот уже не навредит людям!
Медведица стояла над телом и тихонько пробовала его лапой.
– Они же падаль едят! – ахнул я.
– В самом деле, схоронить парня надо, – подхватил Денница. – Зря, что ли, старались?
Покойник вдруг вскочил и заорал, да так истошно, что Марфа отпрянула, поспешно перебросила тяжёлый зад через бревно и спряталась за спину молчальника.
– Ведь лежал же смердел, яко Лазарь четырёхдневный… – разочарованно сказал всё примечавший Илларион. – А теперь со страху пуще смердит – твой, Марфа, грех!
– Засерю не повезу, ваше преподобие! – восстал Денница. – Я ему не мадам Рекамье на бамбуковой скамье! Рожа пьяная, пусть сам до города добирается… Ой! Да ведь он сейчас своих вызовет!
– Не вызовет, – сказал я.
И дело сказал: лейтенант, увидев, что прямая и явная угроза его жизни миновала, совершенно спокойно улёгся среди брёвен и захрапел, словно и не будил его медвежий кошмар.
– А вот если вернутся сикхи – прикончат, – сказал я. – Ствол бы ему оставить…
– Не вернутся, – в тон мне сказал капитан-есаул. – Но чем чёрт не шутит… ой, – он осёкся и поглядел на молчальника. Тот осуждающе помотал головой и погрозил уже не пальцем – кулачком. Потом снял автомат с Юдифи, прошёл к спящему и положил оружие рядом с ним.