Мудрец. Сталкер. Разведчик

Успенский Михаил Глебович

– Ничего себе, – сказал Печкин. – Оккупанты уже из земли полезли. Скоро, видать, поднимутся псы-атаманы и польские паны, а там, глядишь, и Вещий Олег со своей гадючкой…

Мазафака, не спросив ни у кого разрешения, прошёл к свободному креслу и уселся в него, поджав ноги. При этом спинку кресла он пропустил под полы тулупа и стал походить на средневекового Короля Дураков на троне.

Паша Эмильевич спал как раз напротив Мазафаки и даже заворочался под пристальным взглядом шамана.

– Друга нашёл? –

сказал Матадор.

– Нашёл друга, – сказал юродивый. – Мазафака немножко друга нашёл.

– Покормить бедолагу надо, – сказал Печкин. – Вонь-то из него вроде как выморозило… Босой на снегу, бр-р…

– Билого почекать трэба, – сказал Мыло. – Га, ось и вин!

Безымянный сталкер в белом тренировочном костюме плавно спускался с лестницы. Он сел за первый же на пути стол и оглядел собравшихся.

– Спасибо вам, Дэн, и вам, Всеволод Петрович, – сказал он. – Вы сделали для меня очень много.

– Да уж сделали, – сказал Печкин. – Это не тот случай, когда отрицательный результат – тоже результат. – Нет, – сказал Белый, – лучше быть честным человеком без имени, чем… Это знак, что не нужно мне продолжать поиски. А нужно просто жить и делать своё дело…

Какой пошлый финал, подумал Печкин. Делать своё дело. Возделывать свой сад. Ждать и надеяться. Нет, нет! А как же тайна? Куда тайну дели, изверги? Ведь была же, как сейчас помню…

– Белому прощаться надо, – сказал шаман.

– Почему? – сказал Белый.

– Потому что Белый нашёл «сердце ангела», – сказал шаман. – А «сердце ангела» нашло Белого.

– Где? – сказал Белый.

– Здесь, – сказал шаман. – Только вы его не видите.

– Я у всех спрашивал о нём, – сказал Белый. – Никто не мог сказать мне ничего определённого, кроме того, что «сердце ангела» может поменять судьбу…

Ах да, подумал журналист, ещё и «сердце ангела». Тоже невыстрелившее ружьё… Фильм такой был, помнится… Хороший фильм, с Микки Рурком и Робертом де Ниро в роли дьявола… Постер старый даже помню…

Стоп.

Я его вижу. Я его нашёл.

Печкин поспешно раскрыл папку.

Паша Эмильевич на фотографиях изображён был в профиль и анфас, но присутствовал и ещё один снимок.

Голый торс воришки украшала татуировка на левой стороне груди.

Это было традиционное сердечко, только с крылышками по сторонам. И надпись полукругом внизу: «Angel Heart».

– Я знаю! – закричал Печкин и сорвался с места. Подбежал к спящему Черентаю и начал стаскивать с него свитер через голову. Черентай сквозь сон слабо сопротивлялся…

– Панычок, чи ты з глузду съихав? – поинтересовался Мыло.

– Вот! – торжествующе крикнул Печкин. – Вот оно!

– Какой же это артефакт? – сказал Матадор.

Подошёл Майор, повертел носом:

– Сто раз видел. Фотографию. Подумаешь, порчушка. Без значения. А оказывается. Имеет.

Даю справку. Наколото в молодости. По дури. Не на зоне. Там таких не делают.

– Теперь надо прощаться, – сказал шаман.

Белый подошёл к Паше Эмильевичу и долго вглядывался в безыскусное изображение. Все подавленно молчали.

Матадор вытащил сигарету и всё не решался закурить. Мыло что-то неслышно бормотал – то ли молился, то ли ругался.

Киндер держал пустой стакан и время от времени порывался из него выпить.

Топтыгин оставил чаепитие и подошёл поближе, чтобы в случае чего защитить своего связчика.

Неслышно подплыла Синильга и встала, сжимая кулачки.

Даже бармен месье Арчибальд оказался среди своих клиентов, хотя никто не видел и не слышал, как он покинул вечный пост за стойкой: лихо перемахнул её или другим каким способом. Были ноги у бармена, были – просто непропорционально короткие. Другие на таких всю жизнь ходят и не стесняются.

Но даже на это исключительное событие никто не обратил внимания. Все понимали – происходит что-то важное, настолько важное, что может отменить всю прошедшую жизнь.

– Белый вам расскажет, – сказал шаман.

– Да, – кивнул Белый. – Теперь расскажу. Теперь я всё вспомнил. Садитесь, друзья мои. Не будите моего… Не будите это. Пусть спит и ничего не знает…

Печкин вдруг подумал, что все они вот сейчас расселись, как школьники за партами, а учитель расхаживает в проходе, давая свой последний урок: то ли для них, выпускников, то ли для себя, уходящего на покой.

– Был в Зоне один вольный сталкер, – начал Белый. – Ни чем особенным он не выделялся среди прочих бродяг. Двое из вас даже были с ним немного знакомы. Но прозвища его я всё равно не назову.

Как все, он ходил в Зону – в связке, в группе, в одиночку. Как все, добывал хабар. Как большинство из вас, не отыскал ни одного из легендарных артефактов. Был ранен, как многие, обожжён, как многие, неудачлив, как многие. Умел обходить аномалии, бить зомбаков в голову, отстреливаться от бандитов. Думаю, что особенными преступлениями он себя не запятнал, но не блистал и добродетелями – сталкер есть сталкер.

Как все, он мечтал выйти к Монолиту. Но не у всех это было манией. У него было.

И ему повезло. Он вышел к Монолиту.

Какой ценой это было достигнуто – другой вопрос. Скольких спутников он оставил на этой дороге? Скольких бросил умирать в «карусели», заживо гнить в «жадинке», рассыпаться пеплом в «электре»? Наверное, многих. Всю группу. А может, даже одного связчика, который рассчитывал на друга. Обычное дело. Зона жестока, и никто бы его не осудил.

Он вышел к Монолиту – полумёртвый, почти ослепший, без воды и патронов. Хотя стрелять было уже не в кого. Возле Монолита не стреляют.