Муха в розовом алмазе
Шрифт:
"Теперь нам точно не уйти, – подумал каждый из нас. – Ни днем, ни ночью".
3. Кучкин угадал многое, но не все. – Веретенников отдался судьбе.
Кучкин угадал многое из того, что было скрыто за кулисами подземных событий. Полковник действительно пожертвовал своей жизнью, пожертвовал, чтобы дать возможность напарнику не только выжить, но и стать режиссером второго акта драмы. После "смерти" Баклажан, как и было задумано, спрятался в конце алмазного штрека за мощным завалом.
Обрадоваться обнаруженному там небольшому складу продовольствия, оружия и боеприпасов жрец и спаситель Бомбы не смог, так как, оказавшись в безопасности, тотчас же рухнул в обморок от большой потери крови (при ампутации уха им был поврежден крупный сосуд).
Потеря крови была столь значительна, что оклемался он лишь за несколько часов до нашего освобождения. И оклемался благодаря Веретенникову, обнаружившему его за полчаса до того, как Чернов подорвал кварцевый заслон на своем пути к свободе.
Справедливости ради надо сказать, что, собственно, спас Баклажана не Валерий, а Чернов. Спас, сам того не ведая, вынудив Валеру, инспектировавшего "алмазную" рассечку, спрятаться от него в забое первого штрека.
Наткнувшись на полумертвого, холодного уже Иннокентия Александровича, Веретенников оказал ему первую помощь (на складе Али-Бабая были и медикаменты), лишь чудом не оказавшуюся последней. Покинул Валерий так и оставшегося в беспамятстве Баклажана сразу же после взрыва – счел, что опасно находиться в непосредственной близости к людному месту, атмосфера которого к тому же была обеднена кислородом более, чем любой другой участок штольни. Оружия он с собой не взял, так как после своего ухода с авансцены, решил отдаться воле провидения.
После всего случившегося Веретенников уже не представлял себе возврата к "прошлой", как он ее называл жизни, жизни, полной благ и качества, но лишенной всяческого смысла. Определенные навсегда отношения в семье и на работе, эти не трогающие сердца туристические поездки по миру, подспудный страх (неужели это будет всегда, и только старость и болезни привнесут в существование новые краски?), начали претить ему, как только он узнал Баклажана и Полковника.
Нельзя сказать, что Веретенников не ценил своего прежнего положения, не уважал ценностей, привнесенных в его жизнь этим положением, но он знал, что никогда не сможет и не захочет заплатить за них и сотой доли той цены, которую платили жрецы "Хрупкой Вечности за свои убеждения. На примере последних он видел, что в жизни есть неведомые для него ценности, ценности, за которые люди с радостью идут на смерть. "Если они с таким воодушевлением идут на огромные жертвы, – думал Веретенников, – значит, за эти жертвы они получают нечто такое, чего мне никогда не получить".
А получить Нечто, стоящее собственной жизни, хотелось. И Валерий решил отдаться судьбе. Не безвольно отдаться, так он не умел, а довериться, то есть просто взять ее за руку и идти за ней, как за старшим товарищем.
Али-Бабай ушел за кулисы вовсе не из-за того, что опасался за свою жизнь. Он легко мог отправить на тот свет всех своих недоброжелателей хотя бы при помощи банальнейшего крысиного яда. Нет, не страх толкнул его на труднообъяснимый с точки зрения человеческой логики поступок, а женщины.
До прихода незваных гостей он довольно легко управлялся с гаремом – его жены философски относились к тому, что имели. У всех них были весомые причины не стремиться на волю.
Старшая жена, Гюльчехра, сбежала к нему из ближайшего кишлака. Муж, бедный дехканин, заставлял ее работать денно и нощно за кусок лепешки и касу жиденького шурпо. Возвратись она в кишлак, ее забили бы камнями.
Камилю, Зухру и Ниссо он, перед тем, как скрыться под землей, купил за большие деньги в дальних кишлаках. Теоретически они могли бы вернуться к своим родителям, но тем бы пришлось возвращать калым.
Лейлу-мужеубийцу Али-Бабай нашел невдалеке от караванной тропы, нашел полумертвой от изнеможения и голода; Муххабат (Мухтар), бывшая проститутка, появилась в штольне последней. Любвеобильный араб выменял ее у бандита, скрывавшегося в горах от правосудия, за автомат и пару рожков к нему.
Но главное, что удерживало жен подземного араба в подземелье – это то, что в округе они считались женами красноглазого дьявола. Бесплодными женами-колдуньями, ворующими детей и насылающими на благополучные семьи бедность и раздоры. Они твердо знали – уйди они в свет, их неминуемо забили бы насмерть в первом же кишлаке или летовке.
В первые месяцы жизни в подземелье женщинам пришлись несладко. Особенно тяжело переживали они неспособность супруга приносить жизнеспособное потомство. Но со временем все образовалось (благо превосходного опиума у подземного араба было предостаточно), а когда у Лейлы родился и выжил уродливый, но мальчик (названным отцом Рустамом), стало и вовсе не до уныния.
Все неприятности начались с Гюльчехры. Али-Бабай миловал эту женщину бальзаковского возраста раз в полгода, не чаще, и она, оказавшись в обществе крепких мужчин, не могла сдержаться, и при первой же возможности спровоцировала Баклажана на сексуальный контакт.
Муж принудил ее к самосожжению не за измену. Будучи незлобивым человеком, Али-Бабай решил простить старшую жену, так как питал к ней добрые, если не сыновние чувства. Но эта не по-восточному невыдержанная женщина, оказавшись наедине со сводными родственницами, немедленно сообщила им о выдающихся сексуальных особенностях Баклажана (восторженно покачивая головой и показывая руками). Мухтар, крайне неодобрительно относившаяся как к старшинству Гюльчехры, так и к полигамному браку, "накапала" мужу, и тому ничего не оставалось делать, как сунуть старшей жене в руки кумган с керосином. Тело бедной женщины не успело остыть, как Мухтар принялась сводить счеты с любимицей Али-Бабая Зухрой. Отозвав мужа в музыкальную комнату, она рассказала, какой завистью сияли глаза этой женщины в тот момент, когда Гюльчехра повествовала о чудовищно сильном оргазме, вызванным нестандартно большим пенисом Баклажана.
– Ты врешь, женщина... – выдавил Али-Бабай, чувствуя, что почва уходит у него из-под ног.
– Я никогда не вру, особенно тебе, – ответила Мухтар, пристально взглянув в растерянные глаза мужа. – И ты, я думаю, убедишься в этом в ближайшие часы.
– Каким образом?
Женщина, умевшая добиваться своего, ответила не сразу. Взяв в руки дутар, она сотворила несколько заунывных аккордов и лишь затем сказала печальным голосом:
– Я не знаю женщин, не знаю Зухры, если сегодня ночью ее не будет у прутьев зиндана [37] .
37
Зиндан – тюрьма, обычно в виде колодца.