Мумия из Бютт-о-Кай
Шрифт:
Вдруг сильный ветер зашумел в кронах деревьев, и над парком повисли грозовые тучи.
— Пора закругляться, похоже, сейчас пойдет дождь, и сильный!
Бренголо не знал, что несколькими мгновениями раньше над центром Парижа зародился ветер. Усиливаясь с каждой минутой, он поднимал с земли опавшие листья. Устремился на улицу Мабийон, к Новому мосту, к воротам де Пантен через Шатле, Репюблик и Бютт-Шомон. Уже собираясь пересечь Сену, он не смог устоять перед искушением и дохнул в направлении Ботанического сада. А потом, настоящим ураганом, обрушился на поместье на улице Корвизар.
Пригнувшись под его резкими порывами, Бренголо огляделся в поисках укрытия. Между кустов орешника была небольшая канавка, и
Казалось, сад околдовали злые чары. Деревья были изломаны, по земле бежали потоки воды, на мокрых листьях фосфорически светились какие-то зловещие искорки. А вдруг это они вдохнули в статую жизнь? Надо бежать! Но куда? Его прибежище от таких мощных ударов могло вообще распасться на куски. Все вокруг гудело, стонало и завывало, резкие порывы ветра сбивали несчастного с ног. Он присел на корточки, не в силах отвести взгляд от обломков ужасной статуи. Ему хотелось оглохнуть и ослепнуть!
И вдруг ветер резко стих. Над парком еще висели мрачные грозовые тучи, но бледный луч солнца прорвался сквозь них и осветил акации на берегу пруда. Мимо Бренголо проскользнула ондатра. Решив, что опасность миновала, он встал и отряхнулся, но тут ливень и ураган обрушились на сад с новой силой, и рядом с Бренголо, чуть не задев его, на землю с треском упала толстая ветка.
— Да это просто какая-то казнь египетская! — воскликнул он и поднял голову к небесам. — Эй, вы там, наверху! Вы ошиблись, я не фараон!
Он опустился на землю, голова у него кружилась. Пережитые невзгоды оставили его, отпустив в мир видений. Не чувствуя тела, он воспарил над землей…
Через некоторое время Бренголо очнулся. Все тело у него затекло. Он шевельнулся, чихнул, перекатился на спину и увидел над собой безмятежно синее, без единого облачка небо. Неужели ураган ему привиделся? Нет, он еще не сошел с ума — это подтверждала лежавшая неподалеку береза, вырванная из земли с корнями. Но это было не самое худшее. Бренголо наткнулся на что-то носком башмака, посмотрел, что это, и застыл от ужаса: собачья голова статуи уставилась на него пустыми глазницами. И хотя она лежала отдельно от изуродованного тела, Бренголо стало не по себе: ему показалось, что поверженное чудовище вот-вот оживет. Он затаил дыхание и попятился. Подойдя к пруду ближе, Бренголо с изумлением увидел, что уровень воды в нем понизился на две трети, и было видно, как на дне бьется уцелевшая рыба.
— Вот это да! — обрадовался Бренголо, тут же позабыв все свои страхи. — Эх, жаль, нет с собой сачка! Придется обойтись терпением, хитростью и смекалкой!
Он огляделся: поблизости был чудом уцелевший куст дикой смородины. Бродяга отломал раздвоенную ветку, снял рубаху. Оставшись в одних штанах, начал безудержно чихать. Бренголо привязал рубаху к ветке, соорудив из нее что-то вроде верши, и вошел в воду, осторожно обходя обломки статуи, а потом опустился на четвереньки прямо в грязь, сея панику среди рыб.
— Это ж надо — достаточно нагнуться, и вот он, чудесный улов! Жаль, шарахнуло по голове, реакция не та. Ох, какая там, подальше, с золотистой чешуей… Да это карп!
Он гонялся за добычей добрую четверть часа, карп сопротивлялся гораздо серьезнее, чем можно было ожидать. Это была славная схватка. Когда Бренголо прижал к груди рубаху с рыбиной, он закоченел так, что пальцы у него не разгибались, а кожа посинела.
— Придется довольствоваться этим, не то заработаю пневмонию. Красавчик! Жирный, как щука. Что ж, за остальными можно вернуться позже, если, конечно, они не подохнут в этой маленькой лужице…
Одеваясь, он с опаской поглядывал на обломки статуи, готовый удрать, если та возобновит попытки пошевелиться.
— Вот проверну сделку с рыбой, приду и раздроблю тебя на мелкие кусочки!
Юбка, пальто, чулки и туфли Мишлен Баллю так запачкались, будто она побывала в трясине. План кузена сводить ее в парижские катакомбы удался. А поход в Оперу было решено перенести на четверг. Мишлен не сомневалась, что не скоро забудет груды черепов вдоль стен парижских катакомб. Гордясь тем, что ему выдали в префектуре пропуск, Альфонс провел ее сквозь толпу туристов, предвкушавших жуткое зрелище подземного некрополя. Ей не слишком улыбалась перспектива бродить по лабиринту, но разве могла она отказать любимому кузену? И она утешила себя мыслью, что это гораздо лучше, чем если бы они, как планировали раньше, отправились в Оперу: в тот самый день, 20 мая, огромная люстра не удержалась на крюке, сорвалась и упала в зал, прикончив на месте одну из зрительниц.
Подходя к дому на улице Сен-Пер, Мишлен заметила какую-то женщину, украдкой проскользнувшую в дверь, хотя в столь поздний час книжная лавка была уже закрыта.
— Ну да, конечно! Я давно это подозревала. С тех пор как мсье Мори живет один, он вряд ли избегает женского общества! Неужели они думали, что я ничего не замечу? Не выходят из комнаты, опасаясь, что я их выдам… Да если б я захотела, давно бы оповестила об этом весь город, но я не скажу ни слова, ведь мать мадам Таша несомненно лучше, чем прежние подружки мсье Мори.
Кэндзи встречал Джину Херсон на пороге. Он обнял ее и поцеловал в губы, а его пальцы уже расстегивали ее корсаж.
— Не торопись, дай мне отдышаться, — шепнула она. — Экипаж довез меня только до бульвара Сен-Жермен, пришлось идти пешком… Что случилось? У тебя неприятности? Твое письмо меня напугало, ведь сегодня еще только четверг!
— Знаю, — прошептал Кэндзи. — Я больше не мог ждать, так соскучился…
Он с трудом перенес разлуку с Джиной, которая почти всю прошлую зиму провела в Кракове у своей старшей дочери Руфи и новорожденного внука Маркуса. «Неужели я стал сентиментален, — спрашивал себя Кэндзи, — оттого, что от меня съехали Айрис, Жозеф и Дафнэ?» Теперь в его полном распоряжении были две квартиры, и он мог позволить себе принимать Джину гораздо чаще, и каждый раз набрасывался на нее, как голодный на еду.
Он даже приобрел широкую двуспальную кровать, но оставил все по-прежнему в своей аскетической спальне, где на дощатом настиле лежали лишь циновка, деревянный валик вместо подушки и тонкое хлопчатобумажное одеяло. Он спал там, когда был дома один, чтобы оставаться в форме.
Джина не решалась показываться с Кэндзи на людях. Конечно, она знала, что близкие догадались о том, что происходит между ней и Кэндзи, и не стыдилась этого, но ей не хотелось обыденной семейной жизни. Она уже познала ее со своим мужем Пинхасом, который жил теперь в Нью-Йорке. Сознание того, что она снова желанна, воодушевляло ее всю неделю и помогало забыть о том, что ей далеко за сорок.