Муос
Шрифт:
Радист на секунду задумался о сложностях отношений между ленточниками, ничего не понял, и снова съязвил:
– Я правильно тебя понял: ты приказал казнить этих охранников? Но ведь их хозяева тоже погибнут. Ты ведь убьешь своих хозяев… Как ты так можешь…
– Я не убью их хозяев, они сами их убьют. Мы, конечно, потом будем оплакивать гибель этих невинных хозяев, загубленных из-за сумасбродства их носителей.
Пока они разговаривали, на кострище в центре платформы разожгли большой костер. Перед этим четверых охранников – участников самовольного осчастиливливания, привязали друг к другу. Их подвесили вниз головой
– Смотрите, как они подвели своих хозяев. Они их загубили. Сейчас эти несчастные, да-да – несчастные, ибо благородство они свое утеряли, убьют своих бедных хозяев, всунув свои мерзкие головы в костер. Помните: каждый, кто совершит самовольное размножение – убивает своего хозяина!
Люди, особенно дети, плакали. Они оплакивали не людей, а червяков в их шеях. Руки у казнимых тряслись. Языки пламени уже лизали их головы. В какой-то момент они не выдержали и цепь вырвалась из рук. Они повисли, уткнувшись головами в костер. Истошный вопль и запах палёного мяса. Радист не смог этого смотреть, он отвернулся.
Через полчаса, когда обугленные трупы уже утаскивали в туннель, внезапно зашевелился Лекарь. Он открыл глаза, покрутил головой, посмотрел на лежащих рядом Радиста и Рахманова и тихо произнёс:
– Ребята, я уже чувствую эту тварь и, кажется, начинаю по-другому к ней относиться. Она мне уже кажется не такой страшной.
Он закрыл глаза и полежал минуту. Радист подумал, что плохие события сегодняшней ночи для него ещё не закончились. Через десять минут Лекарь открыл глаза. Лицо его изменилось. Он закричал:
– Во имя хозяев! Выведите меня отсюда, заберите меня от этих несчастных!
Уже вновь назначенные охранники засуетились:
– Что, уже наш? Что-то рано.
– Всякое бывает, ты что хозяина в нём не чувствуешь?
– Ну чувствую, только не очень сильно. Ну так что с ним делать? С несчастными и вправду не хорошо благородного держать.
– Давай его отцепим и в другую клетку переведем. А Миша появится – его и спросим.
Они расцепили Лекарю кандалы. Он поднялся, растирая онемевшие руки и ноги. Охранник торопил:
– Давай-давай, пошли!
Лекарь медлил. Внезапно он ударил локтем в солнечное сплетение охранника, стоявшего ближе. Спустя мгновение – удар ногой в пах охраннику, который был у входа в клетку. Оба согнулись. К клетке бросились двое других охранников, чтобы её закрыть, но Лекарь уже выбегал и с силой ударил плечом дверь, которая резко распахнулась и ударила по голове одного из подбегавших. Спустя секунду он уже карабкался на саму клетку и залез на её самый верх. В руке у него была стрела, которую он выхватил из колчана одного из охранников. Он стоял на прутьях и смотрел вниз, на Рахманова и Радиста. Охранники навели на него свои арбалеты, но стрелять они не могли: Лекарь уже был ленточником и ничего такого, чтобы угрожало всей популяции, он не делал. Рахманов спросил:
– Что ты задумал?
– Я задумал сделать свою последнюю операцию в жизни. Я много раз оперировал, но это будет самая уникальная операция, какой не делал никто и никогда! Лекарь умирает счастливым.. Ха-ха-ха.. Эту операцию опишут в учебникам по медицине.. ха-ха..
Потом он уже серьезно и устало сказал, обращаясь к своим друзьям:
– Ещё немного и я этого сделать не смогу, вернее не захочу..
Говоря это, Лекарь сел на колени и согнулся, уткнувшись лбом в прутья решетки. Стрелу, взятую в две руки, он занес над своей шеей, и стал медленно вводить её в надрез, сделанныё ленточниками при его «осчастливливании», а затем в канал, по которому полз червь, приближаясь к его мозгу. Ленточники-охранники, поняли, что задумал Лекарь, и теперь пытались влезть на клетку. Но сноровка у них была не та, что у Лекаря.
Терпеть боль тяжело, но в десять раз тяжелее терпеть боль, которую сознательно себе причиняешь сам. Зубы сведённой челюсти Лекаря скрипели, мышцы лица дрожали, на лбу выступил пот, по шее стекала кровь и капала на одежду Радиста, лежащего как раз под Лекарем. Дойдя до той точки, которую Лекарь считал местом расположения червя, он с усилием несколько раз провернул стрелу. Потом он прошептал: «Кажется всё» и упал на бок. Стрела по-прежнему торчала в его шее, убив червя и вместе с ним – Лекаря.
В это время подоспел Миша. Он тут же устроил новую казнь – уже новым охранникам, которые пробыли таковыми всего несколько часов. Радисту свои действия он прокомментировал так:
– Помни, Игорь! Хозяева – совершенны, носители – дерьмо. Но тебе в Москве надо научиться переступать через себя, через свою любовь к хозяевам, для пользы всей популяции. Тяжка моя печаль, но крепка решительность, и я не отступлю и готов перебить всех этих придурков, лишь бы осуществить свои планы. Не подвергая страданиям некоторых хозяев, мы не сможем победить.
Миша о себе и Радисте говорил «мы», как будто бы Радист уже имел в себе хозяина или соглашался с идеями Миши.
7.9.
Вскоре Радиста подняли и опять привязали к тележке. Тележку установили на специальную велодрезину с клеткой. В этой же клетке был и Рахманов на своей тележке. Четыре ленточника медленно крутили педали. Спереди и сзади шли ленточники-солдаты по полсотни с каждой стороны. Миша сидел на скамье, установленной на помосте велодрезины рядом с клеткой. Теперь Миша не отходил от Радиста – он его уже никому не доверял – слишком он был для него ценен. Он всю дорогу, не обращая внимания на огрызания и оскорбления пленника, знакомил его с особенностями жизни ленточников, секретам выживания и размножения их популяции. Видимо он делился опытом, готовя Радиста к осчастливливанию и предстоящей экспансии в Москву.
Станции ленточников, или как их называли сами хозяева – гнёзда, были все как одна: унылы, убоги и грязны. Население было доходяжным, еле двигалось, но многочисленным. Ленточникам не важно было состояние носителя, лишь бы он не протянул ноги. Им важно было их количество – в увеличении количества носителей, а значит и населявших их хозяев, они видели смысл своего существования. Радист смотрел на это с печалью. Справиться с таким количество ленточников не под силу не Партизанам не Центру не, тем более, Америке.