Муравейник

Капитан Старков оглядел добровольцев. Двенадцать человек, смертников.

Впрочем, они здесь все смертники: и те, кто через полтора часа начнёт пробираться через нейтралку, и те, кто будет их прикрывать. А по большому счёту, и все остальные, включая его самого, вопрос лишь в том, насколько велика отсрочка.

— Готовы, ребята? — тихо спросил Старков.

— Готовы как к быку коровы, — бормотнул хмурый мосластый Корепанов, бывший уголовник, которого ополченцем-то назвать у Старкова язык не поворачивался.

— Нормально, товарищ капитан, — улыбнулся стоящий рядом с Корепановым Стёпка Чикин, широкоплечий черноволосый красавец. — Под

— Ладно, парни. Выдвигайтесь.

Старков проводил взглядом растворившуюся в вечерних сумерках дюжину добровольцев и двинулся по начальству — к превращённому в штаб полка сельскому домику на окраине посёлка Ульянка. Стылый порывистый ветер налетел, хлестанул по лицу моросью. Капитан поёжился, застегнул шинель, нашарил в кармане сигареты, умело прикурил на ветру, пошагал дальше. Полковник Луценко ждал на крыльце. Здоровенный, рослый, скуластый, в дымчатых, скрывающих глаза очках. Очки шли полковнику как обезьяне галстук. Носил он их, однако, не снимая, и подчинённые шушукались за спиной, что у Луценко, видать, косоглазие, если не базедова болезнь.

Старков, оскальзываясь в ноябрьской хляби, потрусил к полковнику через двор.

— Добровольцы ушли, — доложил капитан, козырнув. — Три группы по четыре человека в каждой, товарищ полковник.

Луценко кивнул, кинул взгляд на часы.

— Пойдёмте на батарею, — коротко бросил он.

Батарея была неподалёку, за чахлым перелеском, наполовину изведённым на дрова для костров. Собирали её с миру по нитке. Были в батарее три гаубицы, чудом уцелевшие после предыдущей артподготовки. Четыре «Гиацинта», неизвестно как сохранившиеся в почти полностью уничтоженной воинской части под Стрельной. И полдюжины САУ, врытых в землю и кое-как замаскированных. Кое-как потому, что маскировка была не эффективна — приборы, установленные на летательных аппаратах противника, находили цели безошибочно. И наземные, и подземные, и упрятанные под воду, и перемещающиеся в воздухе. Неэффективной, впрочем, оказалась не только маскировка, а, по сути, военная техника в целом. Кроме, пожалуй, личного оружия, из которого можно было, по крайней мере, застрелиться.

Застрелиться Старков хотел неоднократно. Впервые в тот день, когда стало ясно, что жена и дети погибли, потому что в центральных районах Питера не уцелел никто. Потом — когда массированная танковая атака на город была подавлена, а семьдесят процентов атакующих уничтожено. Затем — когда не взорвались ядерные заряды в выпущенных по захваченному городу носителях. И, наконец, две недели назад — за компанию с майором Ручкиным, под началом которого служил последние десять лет и который пустил себе пулю в лоб у капитана на глазах. Был Ручкин начальником разведки, и должность досталась Старкову, можно сказать, по наследству.

— Вольно, — скомандовал полковник Луценко начавшему было докладывать о готовности старлею, командиру батареи. — Снарядов не жалейте, расходуйте всё, что есть.

— Всё, что есть, не успеем, товарищ полковник.

— Тогда всё, что успеете. Вас поддержат с воздуха.

Бессмысленно, думал Старков, глядя на старшего лейтенанта, который наверняка не доживёт до завтра. Батарею, несомненно, уничтожат, так же, как и поддержку, весь вопрос в том, сколько времени удастся отвлекать этих гадов от пробирающихся по нейтралке добровольческих групп. Впрочем, неизвестно даже, удастся ли их отвлечь вообще. А если и удастся, шансы, что хотя бы одна группа вернётся и приведёт пленного муравья, невелики. До сих пор их, этих пленных, не было.

Иногда удавалось подбить сомбреро — так называли боевые летательные аппараты пришельцев. До земли, однако, подранки не долетали — всякий раз срабатывала программа самоуничтожения, и на поверхность падали лишь разнесённые внутренним взрывом обломки.

Имели сомбреро форму гнутого диска с нахлобученным по центру усечённым конусом. Они действительно походили в полёте на лихо заломленную на затылок мексиканскую шляпу. Увы, только походили, так же, как экипажи сомбреро лишь походили на увеличенных в сотню раз в размерах рыжих муравьёв. Их иногда удавалось разглядеть в бинокли. Вблизи же чужаков не видал, вероятно, никто. Никто из тех, кому повезло уцелеть.

Пушечные и гаубичные батареи открыли огонь ровно в восемь. По всему фронту — окружающему Санкт-Петербург кольцу. Задрав голову в небо и стиснув зубы, Старков смотрел, как уходят на север снаряды и мины. Часть из них, возможно, долетит и взорвётся в центре города, в котором он родился и вырос. Города, который три месяца назад пришельцы атаковали с воздуха, прошили уничтожающим биологическую жизнь излучением, искорёжили и превратили в муравейник.

Возможно, удастся прибить пару-другую сотен чужих. И — всё, на их место встанут новые. Старков не знал, как эта сволочь размножается и размножается ли вообще, но очевидцы, спасшиеся с городских окраин, уверяли, что из упавших на Питер гигантских волчков высаживались тысячи и тысячи этих гадов. Высаживались и сходу взлетали в изринутых из чрев волчков сомбреро.

Противник контратаковал через двадцать пять минут после начала канонады. С десяток летательных аппаратов разом материализовались над позициями. Они всегда появлялись именно так — внезапно. Старков не знал, гасили ли сомбреро чудовищную, делавшую полёт невидимым, скорость или были вынуждены смещаться в видимый диапазон для ведения боевых действий.

Дальнейшее в памяти отложилось плохо. Ни как инопланетники расстреливали гаубичную батарею, ни как вслед за ней уничтожали открывшую огонь зенитную, ни как подавляли вынырнувшие из облаков звенья Мигов, капитан не помнил.

— Гады, гады, гады! — кричал кто-то над ухом, перекрывая рёв самолётных моторов и грохот взрывов. — Гады-ы-ы-ы!

Старков пришёл в себя, когда рёв и грохот уже смолкли, сомбреро убрались — растворились в воздухе как не бывало, и остался только истошный, пронзительный, вонзающийся в барабанные перепонки крик. Прекратившийся, лишь когда Старков осознал, что кричит он сам.

— Сейчас н-начнётся, — прапорщик Платонов кинул взгляд на часы. — Уходим н-на рывок с первым залпом, — запинаясь, продолжил он. — Готовы? Подключить п-приборы.

Стёпка Чикин скривился. Явно трусивший армейский ему не нравился. А прибор ночного видения, в отличие от Платонова и остальных, был не нужен. В темноте Стёпка видел прекрасно, как и свойственно чёрному археологу, диггеру, исходившему и исползавшему сотни километров в чреве города, в его путаных чёрных кишках.

— Закурить бы, — мечтательно сказал Коля Довгарь, долговязый жилистый псковский работяга. — Мочи нет терпеть.

— На том свете п-покурим, — отозвался Платонов.

— Метлу придержи, начальник, — резко обернулся к прапорщику Корефан. — Ещё раз про тот свет болтнёшь, урою. Под землёй покурим, — бросил он Коле. — Потерпи, кореш. Верно я говорю, копаль?