Мурка, Маруся Климова
Шрифт:
Сквозь пьяный самодовольный туман в его глазах проступил цепкий интерес. Матвей и раньше знал, что Корочкин редко расслабляется во время пьянки настолько, чтобы не контролировать ситуацию. Значит, за три года и это не изменилось – так же, как респектабельность зимнего сада в прозрачной галерее.
– Как карта ляжет, – сказал он, садясь на кожаный диван.
– Как сдашь, так и ляжет, – усмехнулся депутат. – Савельич, водочки налей Матюхе. Или ты все так же по спорту ударяешь?
Корочкин никогда не спаивал своего самого молодого помощника – ценил не то что непьющих, а хотя бы незапойных людей,
– С избранием тебя. – Матвей поднял стакан, качнул его, изображая тост, и выпил.
– Изменился ты... – с пьяной готовностью в меру пооткровенничать заметил Корочкин. И, не дождавшись от Матвея вопроса, в чем именно он изменился, объяснил: – Глаза как ледяшки. Что, интереса-то к жизни поубавилось? Ну и правильно. Чего до старости в пацанах ходить? А я тебе рад. Хоть мы с тобой не друзьями расстались, помнишь?
– Помню.
– А ты забудь. Кто старое помянет, тому глаз вон.
– А кто забудет, тому оба долой. Сам же говорил, – усмехнувшись, напомнил Матвей.
– Как знаешь. Ну а мозги-то не растерял, пока с Мухтаром по границе шастал? – ответно усмехнулся депутат. – Или ты теперь только из автомата молодец, короткими от живота? Так нет проблем, охранником возьму!
– Обломаешься, Гриша.
Матвей произнес это спокойным тоном. Меньше всего он был озабочен самоутверждением – слишком хорошо знал своего бывшего работодателя. Корочкин обожал то, что сам же называл дешевыми понтами, но при этом знал им цену, то есть прекрасно сознавал их дешевизну.
– Ну ладно, ладно, – примирительно сказал депутат. – Для тебя и серьезные дела найдутся. Я тут пару заводиков новых прикупил. Один по редкоземельным металлам, – похвастался он. – Есть чем порулить! Аккуратненько так, с головой – не нажить бы геморроя, сырье же, типа, стратегическое. Ты как насчет поруководить, не забыл, что к чему?
К удивлению Матвея, в голосе Корочкина на мгновение послышалась заискивающая нотка.
«Да-а, Григорий Петрович... – подумал Матвей. – Не сильно ты за три года поднялся!»
Правильнее было бы сказать, что за три года Корочкин так и не нашел нужного количества людей, которым мог бы доверить ответственное дело. Впрочем, Матвей ничего не стал об этом говорить.
– Ты подумай, подумай, – торопливо добавил Корочкин. – Понятно, такие дела с кондачка не решаются. Но ты ж меня знаешь, Матюха, уж кого-кого, а тебя не обижу. Если, конечно, я в тебе и теперь не ошибаюсь. – Он бросил на Матвея уже не заискивающий, а обычный свой пьяный и цепкий взгляд.
– Подумаю, – кивнул Матвей.
Думать было, собственно, не о чем. Он шел к депутату, примерно представляя, что тот ему предложит, никаких сюрпризов не ожидал и не получил. Все было понятно и надежно, как и прежде. Конечно, в той степени, в какой вообще могло быть что-нибудь надежное в этой стране и в это время. Но Матвей ведь и не предполагал, что Корочкин предложит ему переехать в Швейцарию.
Во всяком случае, оставаться здесь сегодня было уже незачем. Можно не сомневаться, что празднование продлится как минимум до вечера, а самые стойкие соратники догуляют и до утра. Правда, корочкинский помощник Лешенька Могутин уже спал, свернувшись калачиком
– Короче, Матюха, послезавтра звони, – подтверждая Матвееву догадку о сроках гульбы, сказал на прощание Корочкин. – Надеюсь, оклемаемся. А то третий день гудим, скоро и потрудиться пора.
Идти по Тверской улице пешком было непривычно. Конечно, она изменилась за три года, но изменилась разве что появлением новых магазинов и кафешек, а дело было совсем не в них. Здесь он вырос, рядом, на Малой Дмитровке, был родительский дом, а потому, несмотря на любые новые кафешки, Матвей знал здешнюю московскую местность, как знал себя, если не лучше. Дело было в том, что гулял он здесь только в детстве, а потом, сразу после школы, жизнь закрутила его, завела всеми своими бурными импульсами, гулять просто так стало некогда да и неохота. И без прогулок было чем заняться, даже времени не хватало на все занятия, которыми так манила его многообразная жизнь.
А теперь в его жизни никакого многообразия не было, и занятий в ней никаких не было. И потому, когда Матвей шел по Тверской, ему казалось, что он идет по сплошным воспоминаниям. Он отгонял от себя воспоминания с какой-то непривычной опаской. Вдруг полезут те, которых совсем уж не хочется... Но воспоминания все-таки наплывали на него, и единственное, что он мог сделать, – выбрать те из них, которые были связаны только с событиями и больше ни с чем. Встреча с Корочкиным была как раз просто событием, она совсем не задевала душу, лишь обозначала какой-то этап его жизни. Значительный, впрочем, этап.
Матвей добрался до Москвы часам к двум ночи, и добрался таким усталым, грязным, небритым и самому себе физически неприятным, что решил ехать прямо домой.
«Постоит тачка до утра под окном, ничего с ней не сделается», – решил он.
Конечно, оставлять во дворе чужой «Мерседес», да еще с транзитными номерами, было не совсем правильно, но ехать на Каширку к заказчику ночью, с дороги, которая в этот раз оказалась к тому же чересчур нервной, было очень уж неохота. Поэтому Матвей понадеялся на мультилок, припарковал «мерс» на ярко освещенном пятачке двора и, закрыв его на этот надежный замок, торопливо пошел к своему подъезду, предвкушая, как плюхнется в ванну и будет долго отмокать в приятно потрескивающей пене.
Все, что могло бы задержать его на пути к этой незамысловатой, но долгожданной радости, Матвей не собирался принимать во внимание. Поэтому, краем глаза заметив какое-то мельтешение метрах в пятидесяти от подъезда, рядом с мусорными контейнерами, он только ускорил шаг. Но вдруг мельтешение озвучилось – из-за контейнеров донеслись глухие удары, стон и отрывистый, сразу захлебнувшийся вскрик.
«Твою мать!.. – выругался про себя Матвей. – И на хрена мне это природное любопытство?»
Но бороться с собственной природой было бы глупо, и он направил свой ускоренный шаг в сторону помойки.