Мурзук
Шрифт:
Там, куда несся Бандит, одна за другой вышли из-за лавочек две крупные серые овчарки. Бандит бросил кота, чтобы расправиться с ними.
Передняя овчарка остановилась и спокойно оглянулась на свою подругу, словно не замечая, какое чудовище на них мчится.
– Карабаш! – пронзительно крикнул Садрейка.
Ошибки быть не могло: у передней овчарки голова была точно в саже вымазанная.
Бандит был уже близко. Карабаш сморщил верхнюю губу и молча показал зубы. Густая шерсть у него на загривке поднялась, и он весь сразу точно вырос.
Бандит
Бандит был дворнягой и дрался как дворняга: вернувшись, он вскинулся и обрушился врагу на спину передними лапами. Карабаш неожиданно припал к земле – передние ноги противника скользнули ему по спине – и снова выпрямился. Бандит кубарем полетел в снег, все четыре лапы его мелькнули в воздухе.
В тот же миг Карабаш быстро и точно полоснул его зубами по левой задней. Мальчишки вздрогнули от страшного воя Бандита.
Когда Бандиту удалось подняться, он не мог уже продолжать драку: сухожилия на его ноге были перерезаны, как ножом.
Карабаш не стал его преследовать.
Садрейка от восторга орал во весь голос. Скоро к нему присоединилась вся толпа мальчишек: теперь Карабаш стал их общим любимцем.
Вторая овчарка, не принимавшая участия в драке, подошла к Карабашу и ласково положила свою острую морду ему на спину. Шерсть на загривке волкодава улеглась.
Кто победил вожака, тот сам занимает его место. Так исстари повелось у волков, так водится и у сбившихся в стаи собак.
После победы над Бандитом Карабаш по праву стал вожаком базарной стаи.
Бандит не показывался больше на базаре. Он стал псом-бродягой. Хоть и хромой, он был еще так страшен, что от него разбегался весь собачий сброд, промышлявший на помойках и свалках. Во всем городе он боялся одного Карабаша.
Карабаша боялись все, даже люди. Самый отчаянный из беспризорников, Садрейка, – и тот не решался подходить к нему близко.
Карабаш не лаял, не ворчал, только молча показывал зубы – и от него отскакивали все.
Он одичал за те несколько месяцев, что его не было в городе. Вот что случилось с ним после падения с яра.
Вынырнув, он заработал лапами и поплыл. Ему удалось пересечь широкую реку.
Нарыв на его плече лопнул еще во время прыжка через плетень. Чистые волны реки омыли рану. На той стороне реки он скоро нашел себе пищу: мышей, карбышей, зайцев, птичьи гнезда.
Он остался жить в степи. Тут быстро проснулись все врожденные его способности, дремавшие в городе. У него оказалось прекрасное чутье. Он очень скоро научился находить норки мышей и карбышей, подстерегать дичь против ветра, неслышно подкрадываться, распутывать хитрые петли зайцев.
В степи ему не раз пришлось драться с овчарками, охранявшими стада. Это у них он перенял прием, который помог ему победить Бандита: защищая свое горло, припасть мордой к земле и снова вскочить на лапы, когда противник этого меньше всего ожидает.
Охота
Не боялся он теперь и серого врага – волка: с двумя пришлось ему встретиться в разное время в степи, и обоих он одолел. Одичалый, он сам теперь стал похож на матерого волка и страшен стал людям, как волк.
Любил он теперь на всем свете одну только свою серую подругу-овчарку.
Однажды, когда он только что догнал и задушил зайца, она выползла из кустов тощая, вся исполосованная плетьми. Голодными глазами она впилась в убитого зайца и униженно виляла хвостом. Карабаш бросился было на нее, но она опрокинулась на спину, подав сигнал – «сдаюсь!». Он не был голоден и скоро подпустил ее к зайцу. Поев, она пошла за Карабашем, и больше уже они не расставались: вдвоем охотиться оказалось удобней.
Потом подошла зима. Птиц стало мало, мыши скрылись под землю, трава полегла и покрылась снегом. Добывать пищу охотой стало трудно. Вместе с подругой Карабаш перешел реку по льду и вернулся на базар.
Тут они вырыли себе нору; жилось им сытно. И непонятно, с какой тоски в лунные зимние ночи Карабаш выходил на площадь, поднимал к небу черную морду и выл протяжно и жалобно. Чем-то отличался его голос от жуткого волчьего воя. Была ли в нем тоска по снежным просторам степей? Или грустное воспоминание о человеке-хозяине, о нежных детских ручках, когда-то гладивших его лохматую голову, когда сам он был еще веселым маленьким щенком?
Уже началась весна, когда новое событие опять на другой лад повернуло спокойную жизнь Карабаша.
У серой подруги его родились щенята. Их было пятеро. Мать грела малышей в норе, почти из нее не вылезая, и никого, даже Карабаша, не подпускала к детям. Карабашу приходилось теперь доставать пищу и для себя, и для нее. Первое, что удавалось добыть, он всегда приносил ей, клал у входа в нору и тогда только бежал промыслить что-нибудь и себе на обед.
Воровать он не воровал, но когда однажды тучный торговец попробовал палкой отбить у него упавший с прилавка крендель, Карабаш зубами вырвал у него палку из рук и так рявкнул на торговца, что тот от страха едва ноги унес.
Скоро после этого на глазах того же торговца случилось неожиданное происшествие.
К лавке его подошла девчонка-нищенка. Она протянула руку и сказала:
– Толстый, дай хлебца?
Торговцу не понравилось, как она просила: он привык, чтобы ему кланялись и вымаливали униженно.
– Развелось тут вас! – крикнул он зычно. – Пшла вон, воровка!
– Я у тебя воровала? – задиристо огрызнулась девочка. – Жалко кусочка? Вон у тебя сколько калача.
– Есть, да не про твою честь! Проходи, проходи, рвань! Я вот тебе!..