Мушкетер и фея (сборник)
Шрифт:
Но не идти было нельзя. Всем известно, что Джонни – командир. У командира есть долг. Никуда не денешься. Особенно после того как обругал третьеклассников за нечуткость. Лучше уж сходить, чтобы потом совесть не кололась и не кусалась, как сухой репей за воротом. Джонни знал, какое это вредное существо – совесть. Связываться с ней – себе дороже…
Денек был серый и зябкий. На подстывшую грязь сеялись редкие снежинки. Порой за низкими облаками угадывалось солнце, но не надолго. Чтобы не плутать в переулках, Джонни двинулся тропинкой вдоль оврага. Он долго продирался через ломкий бурьян вдоль щелястых заборов, за которыми гавкали незнакомые псы. Шепотом чертыхался и отдирал от штанов ржавые колючки чертополоха.
Наконец он увидел дом Юрика. Дом стоял на самом краю оврага, а маленькая, похожая на граненый фонарь веранда вообще висела над пустотой. То есть не висела, конечно, а упиралась в бурьянный откос двумя тонкими столбами. Словно кто-то пристроил к старому кособокому дому стеклянную избушку на курьих ногах.
Крыльцо выходило в заросший кленами переулок (листья с кленов давно облетели, но семена-крылышки висели гроздьями и с тихим звоном терлись друг о друга). Джонни не нашел кнопки звонка и поколотил в дверь с осыпавшимся деревянным узором. Подождал, сердито пожал плечами, хотел поколотить еще… В сторонке, рядом с косыми воротами, звякнула щеколдой калитка. И Джонни увидел Юрика.
Юрик был в мохнатой шапке, в накинутом широком ватнике. Из-под ватника торчали длинные ноги в красных байковых штанинах, толстых носках и громадных калошах. Юрик улыбался с нерешительной радостью.
– Я тебя в окошко увидел, – сказал он тихонько и сипловато. – Иди сюда. Там дверь давно заколочена…
В доме пахло чистыми полами, влажной кадушкой из угла и почему-то березовыми листьями. Как у знакомой бабки Наташи, к которой Джонни заходил иногда в гости. Джонни увидел плетенные из тряпичных жгутов половики и начал торопливо дергать молнии на сапожках (их, как всегда, заедало). Юрик скинул ватник и калоши и теперь топтался рядом. Поверх красной теплой куртки он был обвязан крест-накрест пушистым платком.
– Я тебе бабушкины тапки дам, – сказал он.
– А бабушка в чем останется? – строго спросил Джонни и поймал себя на том, что неизвестно отчего стесняется.
Юрик тихонько засмеялся и объяснил:
– Бабушки дома нет. Она теперь на работу устроилась, дежурит в красном уголке при ЖЭКе… А мама тоже на работе, я совсем тут один, – добавил он. Видно, почуял Джоннину неловкость.
Джонни наконец стянул сапоги, снял куртку и шапку. Выпрямился. Спросил, чтобы поддержать разговор:
– Чего это бабушка работать надумала? Она ведь уж… ну, пожилая совсем.
– Она на полставки. Сорок рублей – тоже заработок, – с незнакомой для Джонни серьезностью сказал Юрик. – Мама у отца деньги за меня брать не хочет, а жить-то надо…
Юрик переступил вязаными носками и вздохнул. Он казался очень тонким, несмотря на байковый костюм и платок. За окнами темнело, в кухне горела яркая лампочка. От этой лампочки Юркино лицо было совсем бледным. На скулах проступили еле заметные веснушки.
Джонни ощутил что-то вроде виноватости перед верным своим адъютантом.
И подумал, что ничего он толком о Юркиной жизни не знает.
– С отцом, значит, совсем не встречаетесь? – тихонько спросил он.
– Мама его видеть не хочет, раз он… с другой женой теперь… А когда мамы нет, он приезжает… Два раза. Меня на мотоцикле катал… Джонни, ну чего мы на кухне стоим? Пошли!
В комнате тоже горел свет. На старинной кровати с медными шариками лежало скомканное одеяло, на одеяле – замусоленная книжка "Урфин Джюс и его деревянные солдаты". Юрик проговорил торопливо и опять сипловато:
– Джонни, ты садись. Вот хорошо, что пришел…
Джонни сел на краешек кровати (кровать задребезжала сеткой). Хмуро объяснил:
– Эти балбесы только сегодня сказали, что болеешь… Ангина или ОРЗ?
– Пневмония, – с оттенком гордости откликнулся Юрик. – Меня бабушка малиновым вареньем лечит, а мама антибиотиками… Только это варенье они прячут, когда уходят. Говорят: "Налопаешься его, вспотеешь и еще пуще простынешь". А смородиновое не прячут. Будешь со смородиновым чай пить?
– Буду, – решительно сказал Джонни. Во-первых, надо было прогнать дурацкую неловкость. Во-вторых, ни в школе, ни дома он не успел пообедать. – А поесть у тебя что-нибудь найдется?
Юрик заморгал.
– Только манная каша…
Джонни тихо передернулся.
– Я ее сам не ем, – виновато прошептал Юрик. – Мне оставят, а я так… Лучше уж чай.
– Значит, до вечера голодом сидишь? – почти по-настоящему возмутился Джонни. – И ничего приготовить не можешь? – Потом спохватился, вспомнив собственное раннее детство: – Или тебе не велят газ включать?
Юрик улыбнулся, блеснули ровненькие зубы (а петом он был щербатый):
– У нас электрическая плита… Почему не велят? Что я, дитя малое? Просто… Что готовить-то?
– Что готовить! А говоришь, не дитя… Картошка есть в доме? Чистить умеешь?
– Умею… Как-то не додумался.
– Пошли!
Если надо специально сидеть и разговаривать, бывает, что беседа не клеится. А за работой разговор идет сам собой.
Джонни и Юрик устроились на корточках перед корзиной с картошкой. Очистки сыпались на старую газету. Голые картофелины плюхались в кастрюлю, как веселые купальщики в бассейн. Джоннины – почаще, Юркины – не так быстро. Но все же Юрик чистил неплохо, старательно. Джонни его похвалил между делом и продолжал рассказ о пирамидах. О скандале в классе. И о том, как пирамида помогла директору выиграть шахматную встречу.
– Ну, правда, он и раньше играл неплохо, – признал Джонни заслуги противника.
– Удивительно, – вздохнул Юрик.
– Что? – не понял Джонни.
Он подумал: может, Юрик считает удивительным, что он, Джонни, играет в шахматы с директором?
Но Юрик говорил не про то. Он знал, что Джонни мог бы сыграть и с самим школьным министром.
– Удивительно, зачем этим древним египтянам такие пирамидищи? – Он поднял на Джонни очень серьезные глаза. – Вот этого я совершенно не понимаю…