Мушкетер. Кто Вы, шевалье д'Артаньян?
Шрифт:
Характер неопределенный: уравновешенный, но временами буйный, твердый, а иногда не очень и нордический (настолько, насколько может быть нордическим характер негра).
В связях, порочащих его, не замечен.
Слабости — Шекспир (заядлый театрал!). Любимый персонаж… ну кто читал Шекспира, и сам догадается, а кто нет — все равно не поймет.
— В Париж?
— В Париж!
— Ну воля ваша, Портос! — Д'Артаньян усмехнулся, поднимая стакан с портвейном. — Давайте выпьем за мое возвращение в Париж, хотя я и вернулся месяц назад.
— За возвращение домой лишний раз выпить не грех, — нравоучительно
— Это точно, — согласился разведчик, грустно глядя куда-то в небо, как будто ища ответа…
Арап подметил его печаль, но истолковал ее, разумеется, по-своему:
— Каналья Бонасье! Скорей бы уж этот проклятый галантерейщик от вас отвязался!
Д'Артаньян понимающе усмехнулся.
— Ну на этот-то раз он нашел, что хотел? — спросил Портос.
— О да! Ярмарка в Амстердаме его ожиданий не обманула! Он нашел там все, что хотел, и даже более: своего заклятого товарища Бенуа, галантерейщика с улицы Кассет. В Париж вернулся веселый как птица!
И благодарный мне как папе римскому, добавил он про себя.
…Еще полгода назад, наведя в Женеве справки о ярмарке в Амстердаме и убедившись в достоверности сведений, полученных д'Артаньяном, Бонасье активно засобирался в Голландию. Когда же он вернулся в Париж и обнаружил свою милую галантерейную лавочку в целости и сохранности, эта активность обрела характер мании. Не вспоминая более о подложном письме, вытащившем его в Швейцарские Альпы, домовладелец д'Артаньяна едва ли не каждый день заводил со своим молодым постояльцем разговор о том, как хорошо было бы им веселой майскою порой оседлать своих верных росинантов и направиться в сторону Амстердама. О Констанции он, естественно, разговора более не заводил, с огромным трудом примирившись с женой после женевского конфуза…
Поломавшись для порядка и выторговав у галантерейщика еще полгода бесплатного проживания, псевдогасконец согласился сопроводить его в качестве телохранителя и в этом путешествии, которое началось в середине мая. Прибыв в Амстердам и оставив Бонасье, ослепленного великолепием и многообразием товаров, свезенных сюда коммерсантами со всей Европы, порхать вдоль торговых рядов, он, как и в Женеве, отправился на явочную квартиру. К большому его огорчению, на явке его ожидал не Игнатий Корнеич, а Родион Тверской — его товарищ по Суздальскому учебно-тренировочному центру спецназа, выполнявший свое первое задание за рубежами России. Он сказал, что на обратной дороге из Швейцарии Игнатий Корнеич сильно захворал и не смог отправиться в Амстердам на условленную встречу. И добро если бы на этом скверные сведения закончились! Увы, Родион помимо всего прочего сообщил, что вопрос с тысячей восьмьюстами экю, необходимыми д'Артаньяну, пока что не решен и разведчику самому придется поломать над ним голову. Довольно резко ответив, что ему в Париже и без того головоломок хватает, псевдогасконец изложил все узнанное им за истекшие со времен женевской встречи полгода. Никто из всех французских сановников, на которых ему удалось выйти до сей поры, даже не помышляет сейчас о войне с Россией. В том же, что ему не удалось (и не удастся, по-видимому, в ближайшее время) выйти на верхушку вражеского государства, отчасти вина Центра! Ясных и очевидных причин, способных подтолкнуть Францию к нападению на Россию, он также не обнаружил. Может, еще обнаружит, но пока увы!
Из всего произошедшего в его жизни за это время д'Артаньян обошел в своем докладе разве что свои отношения с прелестной женой галантерейщика Бонасье — Констанцией. С одной стороны, об этих отношениях Центру было знать совершенно не обязательно, с другой — лазутчик и сам еще в них толком не разобрался.
Констанция…
На протяжении последнего полугода мысли об этой женщине стали неотъемлемой частью жизни д'Артаньяна, напряженностью своей уступая разве что мыслям о близящемся нападении Франции на Россию и его долге это нападение предотвратить. Необычная и спорная (с точки зрения парижан) красота Констанции Бонасье, ее тонкий, поистине придворный ум и доброе (в известных пределах) сердце привлекали молодого человека, заставляя пропускать дружеские застолья и пирушки в надежде на встречу с королевской кастеляншей. Зная дни, когда она бывала дома, юноша с
Однако… несмотря на все это, д'Артаньян не мог заставить себя вывести отношения с прекрасной Констанцией на новый уровень! Он всегда помнил о том, кто такой он сам в этой стране. Ни на секунду не забывал он, что, случись ему провалиться, быть рассекреченным, последствия для всех людей, окружавших его в Париже, могут быть самыми плачевными. Безусловно, Атос, Портос и Арамис вывернутся из-под удара: они мужчины, у них есть шпаги и надежная защита в лице капитана де Тревиля. Но Констанция! Кто спасет ее?! Кто поможет этой женщине?! Королева? Сомнительно. Скорее всего, ей предстоит пройти все круги ада, предназначенные узникам Бастилии. Д'Артаньян помнил это.
Помнил — и не мог позволить себе сблизиться с прекрасной галантерейщицей, пленившей его сердце…
— О чем задумались, дружище? — долетел до него голос афроанжуйца.
Разведчик вздрогнул и оборвал свои мрачные мысли.
— Я задумался о том, почему вы, Портос, так нерегулярно наливаете мне портвейн! — ответил он с улыбкой, и мушкетер, расхохотавшись, наполнил его стакан.
Друзья сидели подле раскрытого окна и смотрели, как с темнеющего парижского неба сыплется теплый июльский грибной дождичек, смывая с красных черепичных крыш дневную пыль и веселыми скороговорками перешептываясь в коленах водосточных труб. Тучи висели высоко, и заходящее солнце, поднырнув под их нижний край, поблескивало на отмытых окнах и витражах. Кусты жасмина, сполоснутые небесной влагой, источали нежный аромат, и улица Старой Голубятни в кои-то веки пахла свежестью.
Д'Артаньян поднял стакан:
— У меня есть прекрасный тост, Портос! Давайте выпьем за… Париж!
— За Париж! — воодушевленно отозвался арап. — За город, ставший родным для нас, что бы там ни говорил этот коренной парижанин… Кстати, Д'Артаньян, вы не знаете, куда запропастился Арамис? Я не видел его уже дня три!
— Я тоже, — ответил разведчик, опрокинув стакан.
— Ну и бог с ним! — махнул рукой чернокожий мушкетер. — Вечно у него какие-то тайны! О чем мы говорили? Ах да! О Париже! Я говорю, что мы порой ворчим на Арамиса за то, что он всех нас считает недостойными провинциалами, понаехавшими, как он выражается, к нему домой, но подчас мне кажется, что где-то он прав! В последнее время в Париже действительно стало совершенно невозможно жить…
— Даже не говорите, Портос, — согласился с ним псевдогасконец. — Ваша правда! Все, буквально все лезут в Париж, как будто он резиновый. Можно подумать, здесь медом намазано. А на самом деле — ничего особенного, город как город.
— Да будет вам, д'Артаньян! Коль это и в правду так, то почему же вы сами сюда приехали?
— Да как вам сказать. Скучно у нас в Гаскони. Очень скучно. Культурная жизнь едва теплится. Молодежи некуда податься. Ни фига ж нет! Ни театров, ни библиотек. Всего-то развлечений — в церквушке в воскресенье попеть да вечерком с гугенотами стенка на стенку сойтись. Вот и бежит молодежь в Париж. Оставляет провинцию. Скоро, я чувствую, ни в церкви тусоваться, ни гугенотов строить в Гаскони совсем некому будет.
— Беда! — Портос сочувственно качнул огромной кучерявой головой.
— Ну а вы-то сами зачем из Африки в эти Палестины пожаловали? — поинтересовался д'Артаньян.
— Ну со мной-то все понятно! Вот вы, д'Артаньян, хотели бы в зверинце жить?
— Жить в зверинце? — не понял лазутчик. — Нет, не хотел бы.
— Вот и никто не хочет! И я в том числе. Ну посудите сами. — Портос. отставил стакан в сторону и загнул один палец: — В Африке — жирафы.
— Да ну! — изумился д'Артаньян.
— В Африке — гориллы.