Муссон
Шрифт:
Под решеткой поставили ведро для стока крови, и постоянный звон падающих капель казался Тому ходом водяных часов, отсчитывающих минуты жизни отца.
Рейнольдс закончил приготовления и взял из парусиновой врачебной сумки, стоявшей возле искалеченной ноги, скальпель с рукоятью из слоновой кости. Он начал срезать ткань пропитанных кровью штанов Хэла. Том побледнел и почувствовал, что вот-вот лишится чувств: такое месиво открылось под тканью.
Взрыв превратил плоть в желе, обожженное до цвета рубленой печени. В этом желе было много песчинок
Рейнольдс прощупал ноги. Они были мягкими, с раздробленными костями. Врач поджал губы и покачал головой.
— Придется убирать. Обе. Я не могу их спасти.
— Нет! — ахнул Том. — Вы не можете отнять ему ноги. Он никогда не сможет ездить верхом или командовать кораблем. Нельзя это делать!
— Тогда он умрет. Ноги будут гнить, и он умрет от гангрены — через неделю или раньше, если повезет. — Он кивнул двум своим помощникам: — Держите.
Аболи сделал шаг вперед, и Рейнольдс сказал:
— Да, ты тоже. Нам здесь нужны сильные руки.
Он выбрал скальпель, который Тому показался скорее ножом мясника, чем хирургическим инструментом, и проверил пальцем остроту лезвия.
Том увидел, что пятна ржавчины на лезвии, там, где раньше была кровь, не убраны.
— Мастер Том, держите голову. — Рейнольдс протянул ему деревянный брусок. — Пусть зажмет это зубами. Когда станет больно, он должен что-нибудь прикусить, не то сломает зубы.
Окунув губку в чашу с горячей водой, которую держал помощник, он смыл с левой ноги Хэла грязь и кровь, чтобы видеть место, где сделает надрез. Потом еще туже затянул жгут и провел лезвием по туго натянутой коже. Плоть разошлась, и Том, который держал деревянный брусок между зубами отца, почувствовал, как тело Хэла содрогнулось, спина выгнулась, все мышцы и сухожилия натянулись, словно на кабестане.
Хэл издал страшный крик и прикусил брусок так, что дерево хрустнуло под зубами. Том пытался удержать голову, которая металась из стороны в сторону, но отец обрел силу безумца.
— Держите! — выдохнул Рейнольдс и сделал разрез. Аболи и людей, державших отца, конвульсии Хэла расшвыряли в стороны. Том услышал, как лезвие натолкнулось на кость в глубине бедра. Рейнольдс быстро отложил нож и взял в руки кетгут — черную кишечную струну. Он пытался перевязать кровеносные сосуды. Несмотря на жгут, кровь текла обильно. Она потоком лилась в ведро под решеткой. Том не мог поверить, что ее так много.
Рейнольдс вынул из парусиновой сумки пилу и осмотрел ее мелкие зубцы. Потом левой рукой взялся за изуродованную ногу и, как плотник, разрезающий доску, вставил пилу в рану и сделал первый разрез.
Стальные зубцы визгливо заскрипели о кость, и, хотя его держали четыре человека, Хэл согнулся в поясе и принял сидячее положение. Голову он запрокинул, и на его горле и плечах проступили жгуты мышц и сухожилий.
Новый страшный крик вырвался из его рта и пронесся над всем кораблем.
— Хвала Господу, — прошептал Рейнольдс. — Теперь надо работать быстро, пока он не пришел в себя.
После трех длинных движений пилы кость разделилась. Нога повисла, врач отложил пилу и снова взял нож.
— Я оставлю хорошую толстую культю, чтобы конец кости был прикрыт.
Несколькими быстрыми ударами он придал плоти нужную форму, и Тома едва не вырвало, когда он увидел, как отрезанная нога отделилась и упала на решетку. Один из помощников врача подобрал ее и выбросил на палубу. Она лежала там, как только что пойманная треска на палубе рыбацкой лодки, чуть подергиваясь по мере того, как отмирали нервы.
Рейнольдс продел длинную кишечную нить в ушко иглы парусного мастера и сложил полоски плоти над костью, торчавшей из обрубка ноги. Негромко напевая без слов, он начал протыкать иглой кожу и делать небольшие аккуратные стежки по краю надреза. Из раны свисали свободные концы нити, которой он перевязал кровеносные сосуды.
Несколько минут спустя Рейнольдс отступил и склонил голову набок, как белошвейка, разглядывающая вышивку.
— Отлично, — сказал он. — Отлично, хотя я говорю это сам.
И он негромко одобрительно поцокал. Тому культя напоминала голову новорожденного: круглую, лысую и окровавленную.
— Теперь посмотрим вторую ногу.
Рейнольдс кивнул помощнику. Тот большими волосатыми руки взял Хэла за щиколотку и распрямил ногу.
Боль вывела Хэла из темного тумана бесчувствия. Он снова душераздирающе застонал и слабо дернулся, но его держали крепко.
Рейнольдс осмотрел ногу, начав высоко, с бедра сразу под жгутом, продвигаясь к колену; сильными пальцами он прощупывал плоть в поисках сломанных костей.
— Хорошо! — подбодрил он себя. — Отлично! Я думаю рискнуть и отрезать гораздо ниже. Я спасу колено. Это очень важно. Можно будет использовать деревянную ногу. Возможно, он даже снова научится ходить.
Мысль о том, что отец, который, сколько он себя помнил, был центром его существования, больше никогда не сможет ходить, неожиданно пронзила обмершего Тома. Это было почти так же невыносимо, как ужасы, свидетелем которых ему пришлось сейчас быть. Рейнольдс взял окровавленный скальпель и сделал первый разрез. Хэл закричал и дернулся в державших его потных скользких руках; он снова впился зубами в деревянный брусок.
Том тяжело дышал, крякая от усилий, которые требовались, чтобы удержать корчащееся тело; ему пришлось бороться с волнами тошноты, грозившими поглотить его, когда вторая нога отделилась и упала на скользкую от крови палубу им под ноги. На сей раз Хэлу не было даровано благословение беспамятства. Он вытерпел всю боль, причиненную ножом и пилой. Тома переполняли страх, благоговение и странная гордость, когда он наблюдал, как отец борется с болью и сдается, когда уже не осталось сил терпеть. Но и тогда он пытался кричать потише.