Муссон
Шрифт:
— Подожди с этим и приготовься прыгать.
Гремел кабестан на носу шлюпа: Нед Тайлер поднимал якорь; едва лапы якоря оторвались от дна, шлюп начал разворот. Сара подобрала юбки и заткнула их за пояс, так что ее ноги были свободны и обнажены, и присела у борта.
Том увидел на борту над собой голову Аболи. Корпуса соприкоснулись, и Том опустил парус. Как большая черная пантера, поджидавшая газель в засаде на ветке дерева, Аболи прыгнул вниз. Его босые ноги ударились о палубу рядом с Сарой, и он подхватил ее на руки.
Она протестующее закричала, но он тем же движением прыгнул
Том схватил мешок Сары, перепрыгнул узкую полоску воды, разделявшую корпуса, отпустив фелуку в свободное плавание, и последовал за Аболи наверх. И как только перенес ногу через поручень, Нед Тайлер торжественно приветствовал его от руля:
— Добро пожаловать на борт, капитан.
— Спасибо, мистер Тайлер. Думаю, у нас больше нет причин задерживаться здесь. Пожалуйста, приведите корабль к ветру.
Он опустил мешок Сары на палубу и прошел на корму. Когда «Ласточка» развернулась, дау Гая оказалась прямо за ее кормой в двухстах ярдах, но шлюп уходил так быстро, что дау как будто стояла на якоре.
Обнаженная шпага Гая висела у него на боку, он удрученно ссутулил плечи, его лицо было перекошено от злобы и ненависти.
Его солдаты, увидев Тома, наконец открыли лихорадочный огонь из мушкетов. Но Гай словно не замечал этого. Все его внимание сосредоточилось на брате.
Корабли быстро расходились, а они продолжали смотреть друг на друга.
Подошла Сара и остановилась рядом с Томом. Рука об руку они смотрели, как удаляется дау, и вот уже не могли разглядеть высокую фигуру Гая. Затем «Ласточка» легла на другой галс, гавань Занзибара исчезла из вида, а с ней и дау.
Дориан Кортни встал. Он на коленях молился богу своих отцов. Он прошел по краю утеса, наклонился и подобрал камешек, привлекший его взгляд. Облизал и поднес к солнцу. Это был розовый агат с голубыми прожилками, увенчанный кристаллами алмазной прозрачности. Прекрасный камень.
Дориан наклонился, выпустил камень из пальцев и проследил, как он пролетает пятьсот футов с крутого утеса. Камень быстро уменьшился в размерах и исчез раньше, чем коснулся поверхности моря. Ни всплеска, ни ряби на поверхности — никакого свидетельства, что он когда-то существовал. Неожиданно впервые за семь лет Дориан вспомнил о маленькой Ясмини, которая исчезла из его жизни точно так же.
Ветер рвал и развевал его одеяние, но ноги Дориана были широко расставлены, и его не пугала открывающаяся перед ним пропасть. Справа от него суровый красный утес возвышался над прорезавшим его узким ущельем. В глубине цеплялись за берега пальмовые рощи и виднелись крыши и белые дома селения Шихр. Люди Дориана стояли лагерем среди низких колючих акаций и пальм дальше в ущелье. От их костров маслянистыми щупальцами поднимался синий дым — поднимался прямо, потом его подхватывал ветер, пролетающий над вершиной утеса, и уносил к запретным холмам и барханам пустыни.
Дориан заслонил глаза и посмотрел на море. Теперь корабли были ближе. Четыре величественные дау с высокими полуютами и плетеными парусами, флотилия принца аль-Малика. Они видны с рассвета, но ветер встречный
Дориан сощурился, оценивая продвижение кораблей. Он видел, что пройдет еще немало часов, прежде чем они войдут в залив и встанут на якорь у берега.
Его охватывали нетерпение и тревога. Он очень давно не видел принца, своего приемного отца. Дориан повернул от края утеса по тропе к древнему мавзолею. Мавзолей стоит на вершине утеса, за сотни лет его купол побелел на пустынном солнце.
Здесь молятся аль-Аллама и шейхи племени соар, их молитвенные коврики расстелены в тени мавзолея; все они обратились в сторону священного города, который лежит в сотнях миль севернее этих пламенеющих земель. Дориан замедлил шаг: он не хотел возвращаться, пока они не кончили молиться.
Соары не знают, что он не мусульманин. По приказу принца он скрывал это все то время, что провел среди них. Иначе они не приняли бы его с такой готовностью в свое племя — если бы догадались, что он неверный. Соары считали, что он дал обет молиться только в одиночестве и должен поклоняться Аллаху в уединении. В часы молитв он неизменно оставлял их и уходил в пустыню.
Преклонив колена в дикой пустыне, в одиночестве молился он богу своих отцов, но со временем слова молитв вспоминались все с большим трудом, а поклонение становилось поверхностным. Постепенно Дориана одолевало сознание того, что Бог его родины оставил его. Он терял детскую веру, терзался сомнениями и страдал.
Спустившись с холма, он остановился, глядя на людей, простертых в тени мечети. Не впервые Дориан позавидовал непоколебимости их веры. Он ждал поодаль, пока они окончат молитву и начнут расходиться. Большинство садились верхом и уезжали в деревню внизу. Вскоре у мавзолея остались только двое.
Батула, его копьеносец, был с двумя верблюдами; с бесконечным терпением ждал он в тени, которую отбрасывали эти животные. К седлу ездового верблюда Дориана был привязан бронзовый боевой щит; в кожаном чехле — джезейл и длинное копье; острие блестит на солнце, зеленый вымпел развевается. Это все вооружение воина пустыни.
Ждал его и аль-Аллама — он сидел на камне в защищенном от ветра месте. Дориан направился к нему.
В бороде муллы блетят первые серебряные нити, но кожа у него гладкая, без морщин, и, несмотря на долгие часы езды верхом и скудную пищу, он не похудел. Глядя на подходящего аль-Салила — Обнаженный Меч, — мулла наклонил голову набок.
Аль-Салил теперь высок и под длинным просторным одеянием худ и жесток, его тощая плоть закалена пустыней. Ходит он раскачиваясь, как ходит верблюд, а в его фигуре и развороте плеч, в посадке головы видны властность и привычка командовать.
«Ему подобрали подходящее имя», — сказал себе аль-Аллама. Когда Дориан подошел, мулла сделал приглашающий жест, и молодой человек сел рядом с ним на камень. Он подогнул под себя ноги и сидел грациозно и ловко, как воин племени соар, положив на колени кривой меч в кожаных с серебром ножнах. Только глаза Дориана оставались видны, остальное лицо было прикрыто концом кефии, закрывавшей нос, рот и подбородок. Дориан медленно развернул ткань, скрывавшую лицо, и улыбнулся мулле.