Мусульманская Русь
Шрифт:
— А как насчет фуража? — спросил один из сержантов.
— Обозы появятся еще не скоро, так что на войне, как на войне. Лишнего не брать, но себя обеспечить мы обязаны. Придется за их счет. Сытые кони нам важнее, чем довольные рожи этих…
— А я? — с недоумением спросил Темиров, когда они остались одни.
— А мы с тобой посидим спокойно на ступеньках и подождем, — сообщил командир, спешиваясь и доставая трубку. — В высоких правительственных сферах, — закурив, сказал Бибиков, — с давних пор считается, что на роту или эскадрон, это уж как желаешь, вполне достаточно двух офицеров, — пояснил он недоумевающему, к чему всем прекрасно известное сказано, Лесьеру, — командира и заместителя. Они обязаны давать указания, осуществлять контроль за личным составом и вдохновлять на подвиги. Мелкими хозяйственными делами занимаются сержанты. Они же отвечают
— Только пройдя все ступени, можно хорошо знать армию изнутри, — бодро отрапортовал Лесьер.
— Эту глупость тебе говорили неоднократно. Научись сам думать, в жизни пригодится. — Капитан говорил без насмешки, серьезно. — У нас, на Руси, нет дворянства, как в Европе, каждый может сделать карьеру. Всякий, да не любой. У кого всегда лучшие стартовые условия в жизни? У людей родовитых, владеющих землей и мануфактурами. Их учат с детства разным премудростям, и образованнее, и… — Он подумал и решительно закончил: — Кругозор шире. Они не только свою деревню видели, но и, кроме как быкам хвосты крутить, с детства многое умеют. Городские в этом смысле всегда свободнее, чем деревенские, и больше знают. Тоже преимущество. Опять же — городские разные бывают.
— Я понимаю.
— Вот и хорошо, — с облегчением сказал Бибиков. — А теперь смотрим дальше. Закон у нас четко говорит о наследовании поместья только старшим сыном. За это он и платит своей кровью на войне. А куда девать остальных детей? Это ж признак статуса — большое количество жен. Только бедняки имеют одну, да и то не у каждого на калым хватает. У тебя, кстати, сколько?
— Одна, — пожав плечами, ответил Лесьер, — но это потому что я пока еще молод. Не слишком торопился — мне пока и так хорошо, но родители сказали «нет». Должен остаться наследник, если что случится. Давно с соседями сговорились. Я уезжал — она беременная была.
— А я вот холостой до сих пор. В армии на это слегка по-другому смотришь. На наше жалованье и одну с трудом прокормить можно, а на пенсию после отставки недолго и копыта откинуть. Разве что в генералы выйдешь — тогда да. Можно и посмотреть, у кого еще двух кос заплетенных нет. [29]
Опять же по статусу посмотрят. Впрочем, не столь важно. Я о чем говорил? Ага! Если каждый сын Темирова, — он усмехнулся, — Волкова, Шауляева, Киреева и Зельмана, а также еще десяти тысяч менее известных фамилий станет офицером, откуда государство столько денег возьмет на жалованье? Содержать большую постоянную армию ни одна страна не в состоянии. — Он смачно сплюнул и вновь затянулся табачным дымом. — А командовать они будут исключительно друг другом. Или жребий бросать, как прочие рекруты. Вот только слишком много отсеется, а они обязаны служить государству за землю, да и жить вторым-третьим сыновьям на что-то надо. Так что придумали такую интересную вещь. С одной стороны, действительно проверка на прочность и пригодность, есть из кого выбирать при потерях. С другой — такие идут добровольно, и в мирное время рекрутов от плуга требуется меньше. Заодно и, начиная с сержантской должности, а не офицерской, лучше про жизнь понимают. Нагрузка на деревню меньше, и недовольных тоже. Война — другое дело, куда денешься, но когда забирают в мирное время, и родственники прекрасно знают, что увидятся в самом лучшем случае через десять лет… — Он развел руками.
29
Незамужние девушки волосы заплетали в одну косу, а уже после замужества переплетали ее на две косы.
Это на Руси все знали. Не слишком радостно бывает во время наборов в армию. Бабы плачут, как по покойнику.
— А у вторых-третьих сыновей рода еще и мотивация высокая. Доказать всем — и выйти в помещики. Вот сейчас, как вырежем всех этих католиков, много земли свободной будет. Есть шанс оторвать и себе неплохой кусок отличившимся. Всегда раздают в таких случаях.
Лесьер непроизвольно кивнул. Офицеры чином не ниже полковника могли смело рассчитывать на конфискованные у мятежников имения или серьезные денежные суммы. Уже понятно, что меры будут применяться еще круче, чем раньше, а уж выселять будут непременно. Сибирь большая, места на всех хватит. Не в первый раз, отработанная практика. Адыгейцев у Черного моря больше нет вообще, там теперь честные русские крестьяне плодородную землю пашут и уже не вспоминают про постоянные набеги. Уцелевшие адыги осваивают Забайкальский край. Впрочем, их там немного. В дороге передохли.
Прибалтам и немцам в свое время легче было. Их все больше в Крыму сажали и Приазовье. Там климат лучше, и дорога не такая дальняя. Татарам это не очень нравилось, но кто их спрашивал? Все население Крыма в те времена было шестьдесят тысяч человек, включая христиан и евреев, а теперь за четверть миллиона перевалило только бывших шведских и прусских подданных. Да только они уже наполовину саклавиты и прошлое неохотно вспоминают. Если в Крыму и степях возле него раньше все больше разводили коров, овец и лошадей, теперь все кругом засажено виноградниками и садами. Бывшие прибалты рыбу ловят, землю пашут, вино делают и мед продают в огромном количестве. Немцы — так все больше ремесленники. Суконные мануфактуры поставили и неплохо торгуют. Татарам с соседями еще повезло. Те, кто не желал подчиняться и пускать на свои земли переселенцев, плохо кончили. Белогорскую, Буджацкую и Едисанскую орды перебили почти полностью, немногие за Прут уйти успели.
Ульрих Темиров шутить не любил и понимал слово «нет», исключительно когда отказные речи поддерживало серьезное войско. Каган приказал навести порядок — и он его навел. Навсегда. Ногайская Орда изъявила покорность и живет до сих пор спокойно. Кто посмел вякать, тех сами ханы и удавили, имея перед глазами хороший пример правильного воспитания дальних родственников. С русскими лучше не ссориться. Или надо уходить в киргизские степи — а там имеются свои хозяева, и встретят тоже саблями.
— Так что, если до сих пор не понял, в сержантах у нас люди бывалые и умелые. Всегда стоит им доверять и позволять проявлять разумную инициативу. При этом при обнаружении малейшего обмана или воровства наказывать очень жестко и брать на заметку. Стоит и в дальнейшем проверять регулярно.
Давно ходят разговоры про создание более сложной системы младших командиров, может, до этого и дойдет, — добавил он после паузы. — Я думаю, это было бы полезно. Не каждый может стать офицером. У кого характера не хватает, у кого честолюбия, а кто так и остался на всю жизнь босяком из деревни, как Ахманов. Рубака он знатный, но больше десятка человек я ему никогда не доверю. Махать саблей и командовать — очень разные вещи. Но награда за воинские заслуги и градация жалованья, пусть и небольшая, необходимы. Да и права. — Подумав, продолжил: — В зависимости от должности. Обозный не должен быть равен боевому сержанту. Младший сержант, просто сержант, старший, взводный, ротный, полковой. Ну что-то в таком роде. Станешь генералом, — вставая и отряхиваясь, сказал он, — вспомни мои слова.
Дверь скрипнула, и в комнату вошла хозяйка дома. Он ее мельком видел и даже не знал, как зовут. Лесьер насторожился и приподнялся на кровати. Она не стала дожидаться удивленного вопроса. Наклонившись, взялась за подол платья, одним движением сняла его и осталась в слабом свете луны из окна совершенно обнаженной. Единственной деталью одежды был маленький крестик на шее. Лесьер от неожиданности поперхнулся и уставился на женское тело. Она шагнула вперед и, ни слова не говоря, скользнула под легкое одеяло, прижавшись горячей грудью.
— Зачем? — прохрипел он. Женщина молча отстранилась и, склонившись над Лесьером, стала покрывать его тело быстрыми поцелуями, спускаясь по его груди к животу. Поцелуи становились все настойчивее, и он невольно почувствовал, что возбуждается, и начал отвечать на ласки. Сначала неуверенно, потом все раскованнее.
Она приподнялась и, наклонившись, поцеловала его в губы, затем села на мужчину в позе наездницы. Сначала движения были медленными. Она только давала почувствовать: прикоснется — отодвинется. Лесьер больше ни о чем не мог думать, только желал ощущать ее всю. И тут она резко насадила себя. Движения становились все более быстрыми и сильными, она уже не контролировала каждого движения. Лесьер гладил ее упругие груди, когда она наклонялась вперед, целовал их в это время. Женщина дышала все чаще, временами закрывала глаза, выгибалась, помогая движениями своего тела его стараниям, и ее выдохи перешли в сладострастные стоны.