Мусульманская Русь
Шрифт:
Так продолжалось довольно долго, ему казалось, что уже никогда не кончится, но она с громким криком замерла и медленно легла ему на грудь. Он осторожно гладил ее по волосам и без единой мысли в голове ощущал довольство здорового и сильного самца, вдыхая запах молодого женского тела и чувствуя, как она с удовольствием реагирует на его ласки. Сейчас он не думал про жену — он был просто доволен собой.
— Может, все-таки скажешь зачем? — проведя рукой по спине и спускаясь вниз, спросил он опять.
— Чем зажмут где-нибудь в сарае — и всем взводом, лучше я уж сама выберу, с кем и когда, — негромко сказала женщина. Говорила она по-русски правильно, но растягивая слова. Польский достаточно похож, а за сотню
— У меня жена есть.
— А у меня муж… Возможно, — после паузы сказала она. — Или лежит где-то. Ушел, и не слыхать ничего. В деревне семьдесят восемь домов, и больше пяти сотен раньше жило. Теперь мужиков полсотни осталось, остальные неизвестно где. Не желаю ждать, пока твой усатый кривоногий урод юбку начнет задирать.
Это она про Ахманова, понял Лесьер.
— Наши дураки мусульман жгут и небось тоже баб не пропускают, потом ваши приходят и месть устраивают. Бабы-то в чем виноваты? Лови того, кто вашу деревню жег и добро оттуда воровал, а нас не трогай. Только на войне таких, как мы, не спрашивают, а на такой войне, когда соседи все обиды до Адама вспоминают, чтобы себя оправдать, — тем более. Есть у тебя злость на пана, молящегося Аллаху, — сажай его на вилы, а крестьяне из другой деревни, живущие не многим лучше, чем мы, при чем? Сами разбудили зверя, а теперь крови столько пролили, что уже и не остановить. Если нельзя избежать, пусть лучше так… чтобы сладко было…
— Значит, так, — переспросил Лесьер, переворачивая ее на спину, — тебе все равно с кем, главное, чтобы защита была?
— Не все равно, — улыбаясь, ответила женщина, — выбирала, но защитник потребен. Вот такой весь из себя симпатичный и горячий. И мужика у меня уже полгода не было. — Она протянула руку и провела контроль качества. — Давай, красавчик, — прошептала, — иди ко мне, я знаю, ты можешь быть нежным.
Лесьер начал жадно целовать ее плечи, шею, грудь, лицо, губы. Она охотно ответила на его ласки и, задыхаясь, прошептала:
— Иди ко мне.
Он осторожно лег сверху, и женщина обхватила его поясницу ногами. Она больше не контролировала себя, лицо исказилось, ногти вцепились в спину, царапая ее до крови, ноги подталкивали вновь и вновь, задавая ритм. Он тоже продолжал атаковать, не помня себя. Сначала ее тело забило мелкой дрожью, потом она начала в голос кричать, выгибаясь под ним. Голова металась по подушке, кидая в стороны распустившуюся косу.
— Не останавливайся! — почти умоляюще простонала женщина, когда на мгновение он замер, и потянула его на себя. — Видишь, я не ошиблась — улыбнулась она, когда он без сил лег рядом. Убрала с лица волосы, на ее губах играла счастливая улыбка, — ты чуть не разорвал меня…
— Тебе было больно?
— Дурачок. — Она прижалась к Лесьеру вся, так что он почувствовал каждую клеточку ее тела. — Спасибо тебе. — Она поцеловала парня. — Мне было хорошо. Сейчас я отдохну, — расслабленно пробормотала, — а потом попробуем еще раз.
Утром он проснулся и с удовольствием убедился, что это был не сон. Она лежала нагая на боку, к нему спиной, пышные русые волосы разметались на подушке.
При свете он внимательно осмотрел знакомое на ощупь тело и остался доволен. Не худосочная девица, да это и так ясно было, но очень даже ничего. Не только в темноте хороша — вполне приятно посмотреть. Талия тонкая, бедра широкие, и грудь твердая и очень симпатичная. Раньше не видел, но на спине было несколько родинок, спускающихся наискосок от левого плеча к пояснице. Нос курносый, и брови почему-то темнее волос. Лет через десять оплывет и состарится от тяжелой работы, но сейчас очень заманчиво выглядела. Желающие познакомиться поближе среди солдат обязательно отыщутся. Неудивительно, что искала защиты. Такую роскошную женщину непременно будут лапать. То-то он не обратил внимания раньше — ходила вся замотанная в тряпье, пыталась хоть таким образом стать менее заметной.
Еще два дня стояли они в деревне, до подхода остальных эскадронов и обоза. Наталья, он теперь знал ее имя, совершенно не скрываясь, уходила утром из его комнаты с довольной улыбкой. Лесьер понимал, что это ненадолго — в любой момент мог прийти приказ, и надо было идти дальше, но в глубине души знал, что забыть ее не сможет. Вряд ли он вернется, даже если захочет. Совершенно не пара она была ему. И старше, и крестьянка из мятежной деревни, да еще и из крепостных. С мозолистыми руками и без всякого интереса к тому, что за околицей. Но ночью на кровати, когда два тела сплетались в объятиях, рано утром, когда, обнаженная, по-кошачьи потягивалась и начинала расчесывать свои роскошные волосы, заплетая потом в косу, и поворачивалась к нему, задорно блестя глазами, и намеренно терлась грудью и бедрами, мешая нормально соображать, он не задумывался о будущем. Жить надо сегодня.
Рейды полка по поиску противника становились все дальше, и уже практически все правобережье Вислы было очищено от мятежников. В средствах при этом не стеснялись. Горели польские села и на левом берегу реки. Отдельные группки мятежников еще бегали, скрываясь от армии, но организованное сопротивление полностью прекратилось. Любая деревня, в которой оказывалось сопротивление или находили оружие, сжигалась дотла. Тысячи людей бежали к Варшаве и пытались переправляться через реку. Ходили слухи, что попытки прорваться за границу тоже были неоднократно, но таких беглецов отлавливала иррегулярная конница. Теперь все польские земли были забиты ногайцами, татарами, башкирами и отрядами, прибывающими из Вольных областей. Эти могли учинить все, что угодно. И убивали, и грабили, и в рабство угоняли. Католических священников казнили всех, без разбору. Командование на это смотрело сквозь пальцы, предпочитая свалить грязную работу на вспомогательные части.
Регулярные войска между тем взяли Познань после тяжелого боя и, разъяренные упорным сопротивлением, устроили настоящую бойню на улицах. Газеты о таких вещах не сообщали, но в армии об этом знали все: уцелевших горожан (а их осталось немного, и всех взрослых мужчин расстреливали) выгнали из домов и погнали на Восток. Передавали, что Каган сказал: «С каждым поступают согласно его поведению. Точно так, как они заслуживают. С просвещенными народами гуманно, с убивающими невинное население ублюдками, понимающими только силу, — соответственно».
Правда это или очередная байка, никто не знал точно, но все были убеждены в полной свободе рук и что уже существует негласное разрешение на полное выселение католиков. Скоро должно было дойти дело и до Варшавы. Ее уже блокировали и готовились к штурму. Только их полк все мотался по всему краю, продолжая наводить порядок, и было впечатление, что начальство про них забыло. Основная работа была давно выполнена, а отдельных дураков ловить — не регулярной кавалерии забота.
Из чахлой рощицы возле дороги неожиданно раздались два выстрела. Сержант Платов, из однодворцев — одно название, что тоже помещики, — схватился за плечо и рухнул с коня. Строй мгновенно развернулся и с привычным: «Алла!» — рванулся в атаку.