Мутабор

Абузяров Ильдар Анвярович

Теперь он только мог слышать. Он слышал, как один из сокамерников по имени Саур Хайбула, проигравшись в пух и прах, громко ругаясь, требовал предоставить ему право на отыгрыш.

– Что ты будешь ставить, голодранец? – тыкал ему в нос его же проигрышем Ширхан-эфенди.

– А вот его, – указал на Омара верзила. – Играю на жизнь этого никчемного доходяги. Если выиграю, то вы мне возвращаете 500 сомов, а если проиграю, то обещаю сделать из этого белого красавчика самую лучшую наложницу гарема.

3

Протестовать, взывать к тому, что рабство вне закона, ссылаться на пятую

поправку к конституции у Чилима не было никаких сил. Он не мог сопротивляться физически, но он мог думать. Как ни удивительно, но полиция на этот раз подоспела вовремя, и его доставили в тюрьму в целости несмотря на то, что сторонники Гураба-ходжи пытались учинить самосуд и разорвать его на части.

«Значит, – решил Омар, – я им зачем-то нужен. Иначе они обязательно отдали бы меня на растерзание возбужденной толпе».

– Ну что, птенчик, допрыгался, – склонилось над Омаром грузное потное тело Саура, – сейчас будем делать из тебя послушную рабыню.

Омар открыл глаза и увидел над собой настоящего верзилу-гориллу. Мощное мускулистое тело зэка, покрытое толстым слоем сала и пота, словно свисало над Омаром с какой-то лианы. Приглядевшись, Омар понял, что горилла Хайбула сжимает в огромных волосатых руках веревку, которую он в следующую секунду накинул на шею Омару.

Здоровый, с огромными бицепсами и выпирающей вперед челюстью хищника, он смотрел полными ненависти и злобы, красными, воспаленными от игры глазами, как начинает задыхаться Омар, чтобы потом ослабить хватку. Но самое противное – спина и грудь этого верзилы были покрыты клочьями рыжих колючих волос. Слипшиеся от пота пучки этой растительности торчали еще и из каждого сгиба огромных ручищ. И даже, казалось, между пальцами они создавали волосяные перепонки.

Ну вот и последняя перед смертью пытка страхом. Омар был уверен, что пока у него не выведают то, зачем его задержали, его не убьют. Но вот психологически помучить для слома воли могут основательно.

«Наверняка этот ацкий макак, – думал Омар, – этот кафрский буйвол, продвинулся всех дальше по шкале звериности. Но вряд ли он занимает высокое место в воровской иерархии. Скорее всего, он лишь работает вышибалой при Ширхане-эфенди, вышибая попутно из зарослей хозяина блох. Поистине, чем сильнее мышцами человек, тем слабее он духом. Обезьяньи инстинкты будут жить в нас, пока мы с вами относимся к отряду приматов, ибо они прочно записаны в генетическую память».

4

Со студенческой скамьи Омар знал, что люди, как и приматы, в закрытом обществе достигают своего положения благодаря высокой конфликтности и наглости. А здесь, в тюрьме, – где те, кто не смирился со своим положением в обществе, наплевал на нормы общежития, бьются острыми плавниками за глоток воздуха, как сельдь в бочке, – иерархия сложилась куда более жесткая и агрессивная.

Вот они, грабители и налетчики, медвежатники и щипачи. Цвет воровского мира, возжелавший, рискуя своей свободой и жизнью, подняться и разбогатеть. Многие – сильные и нестандартные личности. Яркие представители своего народа, которые с большой решимостью, упорством и удовольствием занимаются внутригрупповой и внутривидовой борьбой. Для них процесс конфликта – ни с чем не сравнимый кайф, и потому он давно уже стал самоцелью.

Вступать в психологическую

перепалку, а тем более борьбу за место под солнцем с отъявленными бандитами Омару не было никакого смысла. Он по природе был уступчив и мягок. Прямые столкновения ему претили, а значит, он рано или поздно проиграет. Уголовники сразу его раскусят. Прощупают на прочность, попрессуют и начнут давить. И он не выдержит, сорвется, сломается и опустит, на радость извергам, глаза. А у человека, как и у обезьян, это верный признак подчинения.

Лучше сразу закрыть глаза и уйти от конфликта. Но как уйти в закрытом помещении? Правильно, прикинуться больным и даже не открывать глаз. Падалью и трупами настоящие львы не питаются.

«Главное – не оказаться хуже их, – крепился Омар, пока Саур то затягивал на шее Чилима веревку до потемнения сознания, то ослаблял узел, – не плакаться, не стонать, не обделаться в штаны. Я тоже должен быть готовым заплатить собственной жизнью за право хотя бы не опускаться ниже моего нынешнего социального положения. Главное – сохранять молчаливое достоинство, не унижаться и не просить, иначе точно окажешься под нарами у параши».

5

– Что ты раскис? – удивился Ширхан-эфенди. – Почему не сопротивляешься, как пацан?

– А что я могу сделать? – прохрипел Омар, душимый гориллой, как будто мог думать о куске пищи с перетянутым горлом. – Я уже несколько дней не ел, и у меня нет сил!

– Ты можешь сделать свою встречную ставку! Сыграть с нами в нарды на что-нибудь ценное!

– Но у меня ничего нет за душой! – прохрипел Омар.

– А душа? Пока ты играешь, пока ты ставишь и блефуешь, ты интересен окружающим, то есть нам. А значит, до тех пор твоя жизнь хоть чего-то стоит. Отпусти его, Саур.

– И души у меня нет! – хрипя и кашляя, выдавил из себя все, что у него было внутри, Омар. А сам, глядя на кровяные следы на ладони, подумал: «Надо же, любое общество, как и человек, состоит из двух сторон-половинок – лицевой и теневой, светлой и темной. А линия раздела между ними проходит по сердцу».

– Тогда играй на свое будущее. На свою будущую жизнь. Ставь все или ничего. Ну давай, давай, решайся! В конце концов, ты можешь поставить обещание сделать для нас все, что мы пожелаем.

– Кто берет обещания с умирающего? – намекнул на свое полуобморочное состояние Омар.

– Не прибедняйся, – пригласил Омара жестом к игровому столу Ширхан-эфенди. – Если выиграешь у меня в нарды, то выбираешь любое кушанье. Мы организуем тебе, как ты привык у себя на родине, шведский стол. А если я, то каждый мой выигрыш – камень из тех, дорогу к которым знаешь только ты.

При упоминании о камнях Омар нервно рассмеялся. Поистине, слухи в Кашеваре размножаются быстрее кроликов и разлетаются стремительнее летучих мышей. А уж в тюрьме, с ее тайной системой оповещения, всем давно было известно, что удачливый иностранец всех ближе подобрался к сокровищам Балыка-Малика и Кош-муллы.

– Но я не знаю никакой дороги, – нервно улыбался Омар, – и камней никаких не знаю.

– Ну так скоро узнаешь, – прокашлялся Ширхан-эфенди. – Всем в Кашеваре известно, что камни достанутся иностранцу, прошедшему путем суфия наоборот. Сначала безмятежность счастья, любовь к миру и единение с ним. Затем сомнения, бегство и изгнание.