Музей моих тайн
Шрифт:
Жених и невеста страшно напоминают (во всяком случае, со спины) фигурки на свадебном торте. Невеста в белом платье — из надежных источников (от Теда) известно, что она девственница. И в самом деле, лишь то, что мой дядя окончательно отчаялся в сексуальном плане, загнало его в свадебную ловушку. Он оттягивал женитьбу как мог — от первого свидания с Сандрой (поход в кинотеатр «Одеон») до встречи у алтаря прошло восемь лет. Когда трогательный романтический ультиматум, выдвинутый Сандрой («Либо ты назовешь дату, либо твои мозги будут по Кони-стрит совочком собирать»), не оставил Теду иного выхода, он назначил дату в как можно более отдаленном будущем. Откуда ему было знать, что на 30 июля не только выпадет финал кубка мира по футболу, но и что Англия
Подружки невесты одеты в бледно-персиковый атлас из полиэстера. Наши платья, такие же, как у невесты — большие, круглые, пышные юбки и большие, круглые, пышные рукава-фонарики, — придают нам всем сходство с «Дамой в кринолине». Атласные туфельки выкрашены под цвет платьев, и букетики гвоздик у нас в руках — тоже, а на головах у нас обручи типа «Алиса» с искусственными розами персикового цвета, тугие, как орудие пытки.
Я героически подавляю один зевок за другим, но, к сожалению, усилием воли невозможно подавить позорное гулкое урчание, которое время от времени раздается у меня в животе. Стайка подружек невесты неизменно отвечает попугайным верещаньем и хихиканьем.
Священник спрашивает, нет ли у кого возражений против этого брака, и все смотрят на Теда: если кто и будет возражать против этого брака, то именно он. Но Тед мужественно подбирается, и венчание идет дальше почти без запинок, если не считать легкого заикания священника в моменты, когда Люси-Вайда пытается одернуть юбку, чтобы прикрыть промежность.
Моя первая свадьба весьма разочаровывает. Когда я буду выходить замуж, то не потерплю никакого персикового полиэстера. Венчаться я буду в очень старой церкви — тем более в Йорке их по паре на каждом углу. Может быть, в церкви Всех Святых на Мощеной улице — у нее такая красивая колокольня, похожая на волшебный фонарь. Или у Святой Елены, это церковь нашей собственной гильдии, лавочников. Это будет церковь, пахнущая старинным деревом и вся разукрашенная резьбой по камню, как брюссельским кружевом, с окнами из ромбиков, похожих на разноцветные леденцы. Она будет освещена рядами высоких белых свечей, а все скамьи и боковые часовни украшены гардениями, длинными плетями темно-зеленого плюща и восковыми белыми лилиями, похожими на ангельские трубы. У меня будет платье из старинного кружева, ниспадающее снежными вихрями, все перехваченное гирляндами и усыпанное розовыми бутонами, словно маленькие птички, которые помогали Золушке одеться на бал, порхали вокруг меня, прилаживая, закалывая и прихватывая. Во все время венчания будут звонить колокола, а я буду стоять в единственном луче света с пляшущими в нем пылинками. Гостей засыплют розовыми лепестками, а все мужчины будут в элегантных сюртуках (Тед даже новый костюм не позаботился купить ради торжественного случая). И никаких подружек невесты!
Одна маленькая полиэстеровая подружка невесты пачкает задник моей туфли, пиная его атласным мыском, а другая ковыряет в носу и размазывает извлеченную склизкую серую субстанцию по своему платью. Я шепотом велю им прекратить, и они в ответ строят мне рожи. Да когда же это кончится?
Наконец брачующиеся исчезают в ризнице и кто-то начинает вымучивать Баха из старого усталого органа, а конгрегация, расколовшись на «его» и «ее» стороны, яростно перешептывается, делясь полученными на данный момент впечатлениями. Триумфально блеет свадебный марш, и мы шествуем по проходу в окружении кретинских ухмылок, вызванных не столько радостью, сколько облегчением. «Ёперный театр, у меня мочевой пузырь щас лопнет», — произносит тетя Элиза в пространство, когда я прохожу мимо. Инопланетная парочка девочек-цветочков поворачивается, подобно роботам, на скамье, следя глазами за отвергнувшей их невестой, и слышен радостный возглас тети Глэдис: «Никто не свалился с ног, спасибо и на том».
Затем мы фотографируемся на ступеньках церкви — кажется, что это занимает больше времени, чем собственно венчание. В церковь прибывает следующая свадьба, обе группы наших гостей толпятся у церкви и смешиваются, дело в кои-то веки идет к свадебному приему, и лишь тогда увядшим подружкам невесты разрешают упасть в большой черный, перевязанный белыми ленточками «остин-принсесс», что дожидается на улице у церкви. Я непривлекательно дуюсь на заднем сиденье машины, чувствуя себя выросшей Алисой в Стране чудес, — огромная долговязая девица, втиснутая в кучу маленьких одинаковых девочек. Я едва успеваю забыться неспокойным сном, когда машина тормозит у отеля и нас высаживают. Вопреки опасениям, свадьба вполне «алкогольная», и бар отеля в Фулфорде переполняется так стремительно, словно мы не по городу в машине проехали, а совершили переход по пустыне Сахаре.
Стайка моих подопечных разлетается на все четыре стороны; каждую девочку обнимают родители и говорят ей, как она была прелестна, очаровательна, мила, восхитительна и так далее. Джорджа и Банти нигде не видно. В конце концов я вижу Джорджа в другом конце зала — он разговаривает с очень броско одетой женщиной: на ней ярко-синее платье-костюм, а сверху — обширное красно-белое соломенное сомбреро. При ближайшем рассмотрении это оказывается тетя Элиза со стаканом, заляпанным губной помадой, в одной руке и неврученным свадебным подарком в другой. Она прижимает меня к груди, покрывает обе щеки мокрыми поцелуями и сообщает, что я очаровательно выгляжу. Я не успеваю сделать ей комплимент по поводу патриотической гаммы цветов в ее костюме в такой важный для страны день, как она пихает мне в руки подарок и велит «сунуть в общую кучу — это просто полотняные салфетки» и «заодно» принести ей чего-нибудь поесть с общего стола.
Свадебное угощение а-ля фуршет, размещенное на двух длинных складных столах, явно нарушает традиции семейства Сандры, в котором принято праздновать сидя. Я узнаю об этом, поскольку гости женского пола со стороны жениха — одетые по большей части в кримплен пастельных тонов — расхаживают вдоль столов, обсуждая закуски в частности и значение этого нововведения в целом. От них исходит странный шум, как от поля хлебов в сильный ветер, — «тц-тц, шу-шу, фу-фу». Все они прижимают сумочки к груди, как дамы в пантомиме.
— Ну, это нормальному застолью и в подметки не годится, — говорит одна под всеобщий одобрительный шелест. — Помните, как нашу Линду выдавали? Ростбиф со всеми гарнирами, как положено.
— И суп из бычьих хвостов, — напоминает кто-то, и они начинают прогуливаться вдоль стола, указывая на вялость ломтиков ветчины («Могли бы, по крайней мере, взять хороший йоркширский окорок») и анемичность сэндвичей с яичным салатом («Больше майонеза, чем яиц») и подозрительно разглядывая двух официанток, нанятых для раздачи всей этой еды; видя меня с подарком в руке, они ободряюще улыбаются.
— Подарки вон там, миленькая, — говорит одна из них, указывая на другой стол, где наблюдается изобилие тостеров (две штуки) и огнеупорных стеклянных противней (три штуки), но, к счастью, ни одного комплекта столового белья.
Я нагружаю тарелку для тети Элизы; она самый непривередливый человек из всех, кого я знаю, особенно в том, что касается еды, поэтому я накладываю ей всего понемножку, кроме трайфла — он нетронут и непорочен, как сама невеста, под фатой из разноцветной посыпки, которая уже расползается, превращаясь в радужную мешанину.
Когда я возвращаюсь с тарелкой к тете Элизе и моему отцу, они уже успевают дозаправиться тремя двойными порциями джина каждый, а их супругов — дяди Билла и Банти соответственно — по-прежнему не видно. Я не могу вообразить, как тетя Элиза собирается жонглировать тарелкой, стаканом, сигаретой и моим отцом, поэтому выполняю роль сервировочного столика — держу тарелку, на содержимое которой тетя набрасывается с завидным удовольствием.
— Странные они, родня этой вот Сандры, — говорит она, кивая на ближайшую гостью в пастельном кримплене и откусывая волован с грибной начинкой, которая немедленно разлетается по всей округе. — Как будто у каждой по кочерге в жопе.