Музей
Шрифт:
– Новенький? Кто?
– К Салтыкову разнорабочим, – сказал Верлибр.
– В понедельник к девяти ко мне! – строго взглянула на меня Салтычиха.
– А вы кто? – спросил я.
Элоиза рассмеялась, а Верлибр крякнул.
Салтычиха обдала всех тяжелым взглядом и вышла.
– Под ней вся хозслужба, – сказала Элоиза.
Я вопрошающе посмотрел на директора, но тот не заметил моего взгляда. «Значит, и в самом деле, вся», – подумал я.
– Вы, я слышал, с высшим образованием? – спросил он задумчиво.
Видимо,
– Познакомьтесь с нашим начальником охраны, – представил Верлибр коренастого мужчину в пятнистом костюме и черной перевязью на лбу, столкнувшегося в дверях с Салтычихой.
Тот подошел ко мне и, притронувшись к повязке на лбу, сказал:
– Пантелеев. Черный пояс. Там Вова Сергеич пришел, ищет вас.
– Элоиза, проводите товарища, – попросил директор. – Он тут еще плохо ориентируется.
Спустившись по лестнице в подвал, мы ткнулись в закрытую дверь.
– Кто закрыл все двери? – Элоиза рванула на себя дверь и поглядела на отвалившуюся ручку. – Ну и двери!
Я толкнул дверь плечом, она открылась. В коридоре стояла мертвая тишина. Даже шаги наши были не слышны. Дверь в комнату таксидермиста была приоткрыта. Я вошел первым. На меня с верстака прыгнула рысь.
И тут же меня выдернули за руку в коридор.
– За ТэБэ-то так и не расписались! – воскликнула Элоиза, захлопнув дверь. – Пошли, журнал наверху!
В дверь глухо ударилась рысь. Один раз, и вновь наступила мертвая тишина. «Не может быть, – подумал я, – это сквозняк, от сквозняка она свалилась на пол».
– Чую, в этом году останусь без чеснока, – сказала Элоиза. – Еще в мае стал желтеть. У вас как чеснок?
– Как и лук, одни стрелки. Стрелки, стрелки, стрелки… Целый колчан.
– Нету дачи, что ли? А что делаете по выходным?
Я неопределенно пожал плечами.
– А у нас всех дачи есть. Даже у Федула. Но он летом больше на речке торчит, а на зиму запирает ее. А может, уже и спалил, грозился всё. Вовчик тоже свою терпеть не может, это у них с Федулом фамильная черта. Хотя в этом году вроде как собирается отдохнуть на ней. Он больше любит зверей да птиц стрелять или в силки ловить, чтоб не попортить… Живодер!..А чучела лучше у Федула получаются.
– А он разве работает?
– Зимой. А летом шляется по городу и окрестностям. То рыбкой промышляет, а то и для музея зверя или птицу принесет.
– А где Вова Сергеич?
– Как где? В своем кабинете. Распишитесь в журнале. Салтыкова ждать не будем, Салтычиха за него подмахнет. Имеет право. У вас и машины, наверное, нет? – В ее голосе почувствовалось сочувствие.
– Откуда?
Мы взяли журнал и зашли к Салтычихе. Салтычиха приседала на одной ноге, держась рукой за край стола. Потом стала приседать на другой. Она нимало не смутилась.
– Рекомендую! – воскликнула она. – Хорошо разгоняет кровь и дурные мысли! Это вам не геморрой высиживать!
Элоиза блеснула глазами, но ничего не сказала. Изгнав геморрой, Салтычиха расписалась там, куда Элоиза ткнула пальцем. А потом уселась за стол под настольной лампой с желтым абажуром и, нацепив на нос очки, стала вышивать гладью потрепанный вылинявший платок. Ей бы чепец и легкую белизну, а не красноту лицу – получился бы недурной Диккенс!
– Конец прошлого века, – пояснила она непонятно кому. – А я реставратор на полставки. Вот, полюбуйтесь, какие стежки! Лучше, чем было. Правда, плотно?
Элоиза искренне похвалила.
Пришел главный хранитель Скоробогатов. Поинтересовался секретом Салтычихиного мастерства. Хотел помочь ей и загнал иголку в палец. Элоиза щелкнула зажигалкой и прокалила иглу.
– Чтоб не подцепить какую заразу, – сказала она, подмигнув мне.
– У Семаги вот так же вот иголка застряла в щеке, – сказала Салтычиха, – а потом гуляла по всему телу. Беднягу изрезали всего! В сердце поймали.
– Как же так, в сердце?! – содрогнулся Скоробогатов.
– Да, в самом сердце. Патологоанатом поймал.
– Да не слушайте вы ее! – сказала Элоиза. – Это вовсе не Семага был, а Чистоплюев. Он от себореи загнулся.
– А это что такое?
– А я откуда знаю, себорея и себорея, как чума или простатит.
– Теперь полный порядок, – сказал главный хранитель, любуясь почерневшей иглой.
– На неделю командирую тебя в женский батальон, – сказал Салтыков. – К Скоробогатову.
– В женский? – уточнил я.
– Козьма Иванович – администратор. В непосредственное подчинение Шуваловой. Фонды надо подготовить для ремонта. Экспонатов там больше, чем у меня гвоздей.
– У меня большой опыт по части перетаскивания грузов.
– Вот и прекрасно. Где вас Вова Сергеич нашел? Обычно разнорабочие у нас все без исключения потомки Герасима.
– Рабочие, они ведь тоже разные, – возразил я. – Я, например, внук Муму.
– Ступай.
В фондах Элоиза прыгала со стремянки на стремянку, разыскивая что-то на стеллажах.
– Помочь? – спросил я, сдерживая улыбку.
– Да, пожалуйста, – она подозрительно взглянула на меня. – Не могу найти вазочку одну.
– А другую нельзя?
Элоиза рассмеялась. Рассмеялся и я. Впервые за этот год.
– Можно, но не поймут! Выставка китайского фарфора, нужна именно та. После реставрации начальник сунул куда-то. Теперь ищи!
– Какая она?
Элоиза в воздухе нарисовала контуры вазы.
– Глазурованная. Тут синяя, а тут золотая.
Фарфором были забиты все стеллажи. Мне повезло, и я сразу же нашел вазочку. Скорее невзрачная, чем никакая. Элоиза даже пискнула от удовольствия.