Муж мой - враг мой
Шрифт:
Но смотрит он только мне в глаза. И в глубине зрачков больше не танцуют смешинки, там теперь живет что-то древнее, вечное, жаркое.
Отвернуться! Разорвать контакт взглядов!
Но нет сил. И ожерелье он расстегивает на ощупь.
У моего мужа обветренная кожа и сухие губы. У него темные глаза — темнее чем обычно. От него пахнет древесным, горчащим, мужским — и от этого голова идет кругом.
Или не от этого, а от того, что он, такой большой, такой знакомый и незнакомый, стоит так близко, и я чувствую
Мне страшно и не страшно. Я хочу, чтобы он остановился, и чтобы он продолжал.Я хочу провалиться сквозь землю — но, кажется, сейчас взлечу.
Зеленые камни в тяжелой оправе со стуком касаются туалетного столика — чтобы спугнуть это замершее, словно в янтаре, мгновение.
Мой муж берет мою руку, и не разрывая взглядов, склоняется к ней, — и я сглатываю, чувствуя, как горячие губы касаются касаются её там, рядом с обручальным кольцом.
Почему-то это невинное движение отзывается роем горячих мурашек по телу, и я жмурюсь и взываю к Матушке-Искуснице, прося сил и выдержки, и позволяю развернуть себя спиной.
Но с закрытыми глазами глазами не становится легче. Герцог… Нет, Алиссандр! Он разбирает шнуровку платья, попутно целуя меня то там, то здесь — и поцелуи легкие, как лепестки, ложатся на плечи, на шею, на позвоночник, и я чувствую каждый из них маленькой печатью.
Он ведет ладонями по мне, и руки, горячие, крепкие, надежные. сгоняют с меня платье, как воду. И я переступаю через него — будто выхожу из воды.
Одежда сползла с меня слой за слоем, пока я не осталась лишь в нижней рубашке и панталонах.
И шпильки покидают прическу плавно, неторопливо. Томно.
Одна за одной.
Узел волос какое-то время еще держался в порядке, чтобы потом в один миг развернуться покрывалом, рассыпаться волнами.
Где-то за стенами замка снегопад, и потрескивает мороз. Где-то за стенами замка поет ветер.
А здесь в покоях герцога Вейлеронского тепло, и в карих глазах пляшут, пляшут бесы — и от их пляски у меня сбивается дыхание и густеет кровь.
Мой мужчина разбирает мои волосы — ворошит каштановые с рыжиной пряди, чешет их руками, словно гребнем, пропускает сквозь пальцы текучий шелк, как самая заботливая служанка.
Никогда ни от одной служанки у меня не бежали горячие искры по коже. Не грохотала в ушах кровь.
И кто-то, у кого еще хватает сил и воли думать, но уж точно не я, вдруг понимает, почему Анабель так рвалась утром непременно мыть мои волосы, а еще все лила мне на макушку воду, приговаривая русалочьи бормотушки, а Нита всегда считавшая это глупостью, только ревниво смотрела со стороны, требуя получше умывать. Наглые девки наверняка думали про сегодняшний вечер! И уж знали о том, что будет, побольше меня!
Тело немеет, непослушное, тяжелое. Мне страшно и сладко. Мне… медово. Мой мужчина разбирает мои волосы — и от каждого его движения я словно узнаю себя. Словно возвращаюсь домой.
А он целует там, где только что гладил, и гладит там, где целовал — и у меня плечи и шея, спина и затылок горят от его поцелуев, и что-то внутри тоненько дрожит, когда крепкие ладони обхватывают меня за талию и ставят на пуфик — попутно разворачивая лицом к мужу.
— Ваша светлость! — выдохнула я в поцелуй, невесть чего испугавшись, и он засмеялся.
И поцеловал угол рта. И глаза. И щеки. И заправил за ухо непослушную волнистую прядь. И поцеловал висок.
— В спальне, — прошептал он между поцелуями, — вы вполне можете обращаться ко мне на “ты” и по имени. — И снова горячие губы скользят по моему лицу, и лицо горит. — А “Алиссандр” вполне можно сократить до “Лис”!
“Лис? Лис… какой ты Лис?” — мимолетно удивилась я, пытаясь совместить в воображении солдатски-прямолинейного Вейлерона и это имя, и тут же забыла об этом, потому что после долгой артподготовки рот мужа наконец накрыл цель.
Он поцеловал меня крепко, глубоко, и у меня за спиной словно распахнулись крылья — вот-вот улечу.
— Теперь ваша очередь, ваша светлость, — выдохнул он, отстраняясь.
И я послушно потянулась к нему сама.
И поцеловала.
И обвила руками шею.
И зарылась пальцами в волосы, густые и жесткие…
Целовать кого-то самой — это, оказывается, не то же самое, что принимать чужой поцелуй.
У моего мужа на подбородке и щеках щетина, она колется — и это почему-то приятно.
У моего мужа узкие губы, и они послушно раскрываются мне навстрестречу, и он вздрагивает, когда я, повторяя за ним же, прихватываю губами сперва верхнюю, потом нижнюю.
У моего мужа совсем нет выдержки — он стонет, стоит его лишь чуть-чуть прикусить!
И я смотрю него торжествующе и свысока. С пуфика.
И он беззвучно рассмеялся в ответ, глядя на меня сквозь ресницы, короткие и темные, и продолжил смеяться, уткнувшись лбом мне в ключицу и оплетя меня объятиями:
— Мне нравится ход ваших мыслей, ваша светлость! Но вообще-то, я имел в виду, что мне тоже нужна ваша помощь, раз уж здесь нет моего камердинера. Разденьте меня, тэя Нисайем.
Во рту мгновенно пересохло, а мысли заметались заполошными канарейками: что?! Я?! Но… Я не смогу! Нет-нет-нет, я же никогда! Я не такая! Я не посмею! Я просто не посмею! Я…
Я гордо вздернула подбородок и, глядя на герцога Вейлеронского из-под ресниц и свысока (пуфик-пуфик!), надменно сообщила (внутренне обмирая от собственной смелости):
— Ниса. И ты тоже можешь звать меня по имени и на “ты”!
И я чуть не утонула в расширенных зрачках Вейлерона, когда он повторил: