Мужчина без чести
Шрифт:
«Когда я была маленькой, - шептала, утирая горячие слезы, - филатха, подаренная бабушкой, потерялась. Мы искали её три дня. Нашли на четвертый. Мама называла это недобрым знаком, а папа лишь посмеялся и увез меня в парк, чтобы выбить из головы такие глупые мысли. Но теперь я вижу, что мама была права. Филатха потерялась, и это значит, что детей у меня не будет. Никогда не будет, Эдвард…»
В который раз её отчаянье топит его с головой. Накрывает волной, подобной цунами, от которой не спрятаться, не скрыться. Погребает под собой.
И снова так больно… так больно внутри,
Ковер, ковер, ковер… осколки, осколки, осколки… тюль, жучки, тюль…
Предательский воздух кончается, а на горизонте, как назло, уже новая дверь. Уже новая и подготовленная пыточная картинка-воспоминание.
Тень накидывает оковы; запах алкоголя, сопровождающий её, тут как тут.
Опять никакого выбора. Опять спасение лишь в остановке.
Эта комната не похожа на предыдущие. Эта комната – другая. Она белая. Идеально белая, как в фильмах. И лишь присмотревшись, Эдвард замечает розовые контуры розочек работы Розали на стенах. Её крохотная подпись под шедевром «Весенняя роза» - с левого бока, возле полочек для шампуня.
А у стены Белла. У стены рядом с умывальником с одной стороны и унитазом с другой, стоит она. Прижав ладошки к животу, защищая его, яростно шипит, что не позволит ему ничего сделать с ребенком. Её глаза сверкают, её глаза говорят, что девушка не шутит. Она растерзает человека, попытавшего обидеть их обоих. Она не позволит ему дышать. И на месте врага он. Он, с пятью тестами и презрительной ухмылкой, полной жестокости. От одного взгляда на него в глазах Беллы – внешне непоколебимой, а на самом деле до последней грани напуганной, – все больше слез, которые она усиленно смаргивает.
«Он будет самым несчастным, Белла».
«Он будет самым счастливым».
«Мы не в состоянии дать ему себя. А что это может заменить?»
«У него есть мама. У него есть я – я, я его мама. И если у него будет и папа, он станет самым счастливым, Эдвард. Если папа останется».
«Он не должен был сейчас… сейчас неправильно… нельзя!»
«Но он уже здесь, Эдвард! Он с нами! Ты не посмеешь заставить меня отказаться от него!»
«Это малое…»
«НЕТ!»
«Это малое из того, что мы можем дать ему… я могу».
«Мы ждали этого ребенка семь лет. Ты отправишь меня… на аборт?»
Его аргументы кончаются. От её тона, от её вида или от страшного слова, которое не так-то легко произнести и принять, как казалось. При всем желании отмотать пленку назад и сделать так, чтобы тесты снова окрасились единой полоской, «аборт» Эдвард пережить не сможет. А Белла и подавно.
«Должен быть выход…»
«Выход и есть. Через несколько месяцев…»
«Не тот. Не тот выход!..»
«Другого нет и быть не может. Эдвард, это наш ребенок. Как ты не в состоянии понять это?»
Она почти верит в то, что он предатель. Его слова, его действия, его отнекивания и попытки избавиться от мнимой проблемы принимает за предательство. Не может понять, почему на самом деле не хочет быть отцом…
«Не говори то, о чем будешь жалеть… я умоляю тебя, не говори!»
Белла заклинает. Заклинает и, уже не сдерживаясь, плачет. В открытую. Честно. Показывает, что ей страшно и больно. Молит остановиться и заметить это… хоть как-то.
Эдвард исполняет просьбу. Замолкает, поворачиваясь к стене и опираясь об неё. Запрокидывает голову и смотрит на белый потолок. Ждет, пока уймется стучащее в груди сердце и хоть немного, но утихнет исполосовавшая его боль. Хотеть и не желать всей душой одновременно – возможно, кто бы не пытался доказать обратное. Он хочет этого малыша для Беллы, но не для себя. И в то же время хочет Беллу для себя. Знает, что не то что жить, дышать без неё не сможет.
…Маленькие пальчики берутся на груди из ниоткуда. Боязно, словно опасаясь обжечься, гладят его кожу. Пытаются уверить в чем-то хорошем, в чем-то домашнем и теплом. В чем-то безопасном.
«Мне тоже страшно, - откровенно и тихо признается девушка, сглотнув, - я тоже боюсь… но это наш шанс. Мы справимся. У нас получится».
Не угасающий командный дух… не угасающая вера. Впервые эти качества играют против них.
«Ты не понимаешь, что говоришь…»
«Я понимаю, - она не унимается. Смаргивает слезы, покрепче прижимая его к себе, - я понимаю, что ты сейчас такой и не хочешь из-за той ночи… что-то случилось тогда, что-то, что вернуло тебя мне другим…»
Эдвард стискивает зубы. Со всей возможной силой стискивает, чтобы не закричать. При словах жены просыпается знакомый кол. Он напоминает обо всем, все рассказывает заново. Не получится забыть, отгородиться… ничего не получится.
«Я не отказываюсь от тебя, как ты не можешь понять? – уговаривает она, приподнимаясь на цыпочках и легонько целуя его подбородок. Чувствует напряжение. Видит. – Я люблю тебя любым, Эдвард. И я всегда буду с тобой, сколько бы не пришлось сделать ради этого. Я помогу во всем, в чем только будет нужно. Я никогда от тебя не отвернусь. Ты все можешь мне рассказать. Ты можешь довериться мне, gelibter. Полностью довериться. Целиком».
Её чистая, её искренняя тирада, тирада человека, который действительно, несмотря ни на что, любит, становится для него последней каплей. Эдвард знает, что никогда не сможет рассказать. Знает, что не способен переступить через эту грань и дать ей увидеть… узнать. А потом не имеет никакого выбора. С ложью и притворством она откажется оставаться. Рано или поздно уйдет. Рано или поздно прекратит уверять, что любит…
«Тебе нужно выбрать».
«Выбрать? Между вами? Эдвард!»
«Только так».
«Но ты же понимаешь, что это невозможно. Я не могу принять такое решение… я не могу… оставить кого-то».
Она плачет сильнее. Всхлипы уже слышны, а слез все больше. Белла в ужасе.
«В таком случае, тебе лучше уйти… - мужчина не верит тому, что произносит. И как ровно. Даже словами не давится. Он намеревается отпустить от себя смысл жизни. Так просто, играючи. Раз – и нет. – Я тебя освобождаю…»