Мужчины не ее жизни
Шрифт:
И только оказавшись в туалете, Эдди понял, насколько необходимо ему привести себя в «порядок». Он был не только грязный и мокрый — целлофановая упаковка, вроде бы от какой-то сигаретной пачки, прилипла к его галстуку, обертка от жвачки, под которой при более внимательном обследовании обнаружился комок хорошо пережеванной резинки, висела на его ширинке. Рубашка его промокла насквозь. В зеркале Эдди поначалу никак не мог узнать свои соски — он попытался смахнуть их, словно это тоже была прилипшая к коже жевательная резинка.
Он решил, что лучше всего ему снять пиджак и рубашку
Когда он таки взглянул на свою вступительную речь, то увидел, что вся его сделанная от руки правка стерлась или расплылась до неузнаваемости, а оригинальный машинописный текст, который теперь оказался напечатанным на розовом фоне, стал значительно менее разборчивым, чем прежде. Что было неудивительно — ведь прежде эти буквы хорошо выделялись на чистой белой странице.
Горсть мелочи перекашивала набок его пиджак. В туалете Эдди нигде не увидел корзинки для мусора, и — он надеялся, что это последняя на сегодня глупость, — Эдди швырнул всю мелочь в унитаз, потом спустил воду, и когда бурление прекратилось, он увидел, что четвертаки остались лежать на донышке унитаза.
Рут воспользовалась туалетом после Эдди. Когда он шел за ней на сцену (большинство остальных отправились в зал и заняли места среди публики), она оглянулась через плечо и сказала ему:
— Странный фонтан для загадывания желаний, правда?
Он не сразу сообразил, что она говорит о монетках в унитазе; он, конечно же, не мог сказать, знает ли она, что это его деньги.
Потом уже без всякого подтекста — и без озорства — она сказала:
— Надеюсь, мы поужинаем вместе после этого — будет возможность поболтать.
Сердце у Эдди екнуло. Неужели она имела в виду ужин на двоих? Но даже Эдди понимал, что рассчитывать на это не приходится. Она имела в виду — с Карлом, с Мелиссой и, несомненно, с этим фамильярным новым редактором из «Рэндом хауса», не говоря уже о его больших бесцеремонных ладонях. И все же, может быть, Эдди удастся улучить с ней минутку наедине. А если нет — может, получится договориться с ней о более поздней встрече тет-а-тет.
По лицу его гуляла идиотская улыбка — настолько он был поражен ее приятным — некоторые сказали бы «красивым» — лицом. Верхняя губа Рут была точной копией верхней губы Марион, полные груди, слегка покачивающиеся при ходьбе, были у нее тоже материнские, вот только без высокой талии Марион груди Рут казались великоваты для нее. И у нее были короткие, сильные ноги, как у Теда.
Дорогая черная футболка изящно сидела на Рут. Эдди показалось, что эта футболка из какого-то шелковистого материала, более тонкого, чем хлопок. И джинсы на ней были непростые — тоже черные, в обтяжку. Эдди видел, как она отдала свой жакет редактору — сшитый на заказ кашемировый жакет, подобранный под футболку и джинсы. Рут не хотела быть в жакете во время чтений — ее поклонники желали видеть футболку, решил Эдди. У Рут Коул явно были не просто читатели — у нее были поклонники. Эдди испытывал трепет при мысли о том, что ему предстоит выступать перед ними.
Когда Эдди вдруг понял, что Карл в эти мгновения представляет публике его, Эдди, он предпочел отключить слух. Неприятного вида рабочий сцены уступил Рут свой стул, но она предпочла стоять, переминаясь с ноги на ногу, словно собиралась играть в сквош, а не читать.
— Моя речь… — прошептал Рут Эдди. — Я ею не очень доволен. Вся правка потекла.
Она приложила свой короткий указательный палец к губам. Когда он замолчал, она подалась вперед и прошептала ему в ухо:
— Спасибо, что не написали обо мне. Я знаю, что вы могли бы.
Эдди онемел. Только услышав ее шепот, понял он, что у Рут голос матери.
Потом Рут подтолкнула его к сцене. Поскольку Эдди не слушал вступительного слова Карла, то он и не знал, что Карл и аудитория — а это была аудитория Рут Коул — ждут его.
Рут всю свою жизнь ждала встречи с Эдди О'Харой; с того самого дня, когда Рут впервые услышала об Эдди и ее матери, она хотела встретиться с ним. А теперь ей было тяжело видеть, как он идет к сцене, потому что он уходил от нее. Поэтому она стала смотреть на Эдди на телевизионном мониторе. С точки зрения камеры — а это была и точка зрения аудитории — Эдди не уходил, а приближался, он был обращен лицом к залу и публике.
«Наконец-то он идет ко мне!» — представляла себе Рут.
«Но что, черт побери, моя мать могла найти в нем?» — недоумевала она.
Какой жалкий, несчастный человек! Она разглядывала его в черно-белом цвете на маленьком экране телевизионного монитора. Вид у него в таком примитивном изображении был моложавый — она видела, каким он, наверно, был хорошеньким мальчиком. Но хорошенький мужчина не может быть привлекательным перманентно.
Когда Эдди О'Хара начал говорить о ней и о ее творчестве, Рут принялась размышлять над привычным и мучительным вопросом: а есть ли в мужчинах что-нибудь такое, что привлекало бы ее перманентно?
Рут в тридцать шесть
Мужчина должен быть уверенным в себе, думала Рут; в конечном счете ведь все мужчины родились для того, чтобы быть агрессивными. Но в то же время из-за своей тяги к самоуверенным, агрессивным мужчинам она нередко оказывалась вовлеченной в довольно сомнительные отношения. Она никогда бы не отнеслась снисходительно к физической агрессии, и до сего времени насилие обходило ее, но не некоторых из ее подружек. Рут считала, что ее подруги, по крайней мере отчасти, сами в этом виноваты. Хотя Рут и не доверяла собственному чутью относительно мужчин и относилась к ним скептически, она, как это ни удивительно, была убеждена, что при первом же свидании может обнаружить в мужчине склонность к насилию.