Мужчины своих женщин
Шрифт:
Я перезнакомился с обитателями всех комнат на четвертом этаже. Несколько раз засыпал, а проснувшись, не мог сообразить, где нахожусь. Мне тут же наливали, и я все вспоминал. Помню, что участвовал в веселой, отчаянной и беспомощной драке на другом этаже. Бил посуду и лампочки, которые висели вместо люстр. Потом вяло тискал тощую меланхоличную девицу, так ни разу и не взглянувшую мне в глаза. Наконец приплелся к себе в комнату, согнал какого-то неизвестного человека с койки и рухнул спать.
Скрипнула дверь. Друзья
С койки латыша доносилось злобное молчание.
Радио сообщило: восемь утра. Этот день у нас был свободен от занятий.
Утро красило нежным светом инфернальную иглу Останкинской башни, как-то криво торчавшую в окне.
Я проснулся ближе к вечеру, поплелся в туалет. Половина пространства там была занята горой беспорядочно сваленных бутылок. Даже попытка хоть приблизительно подсчитать их количество вызывала у меня мозговой спазм. Мне было хреново, ох, хреново. Ничего не хотелось, кроме ста грамм. Да и тех на самом деле не хотелось.
Называется, пообщались на славу. И что удивительно: большинство гулявших составляли юные поэтессы!..
Я подсчитал оставшиеся у меня деньги. Их хватало на бутылку пива и обратный билет до Ярославля.
Более-менее приведя себя в божеский вид и слегка опохмелившись в ближайшей кафешке, я вернулся в свою комнату. Сдерживая тошноту, начал собираться.
Анатолий до сих пор спал. Олег что-то писал, сидя за столом.
— Уезжаешь? — спросил он деланно-равнодушным тоном. «Вот одним конкурентом и меньше», — расшифровал я его мысль.
— Я вернусь, — пообещал я, застегивая молнию сумки. И тяжелой походкой терминатора вышел за дверь.
Через три дня, ровно к следующему экзамену, я снова приехал в Москву. Добрался до общаги. Робко постучал в дверь.
— Ты?! — радостно вскрикнул Олег. Меня удивил его бледный, усталый вид и какая-то общая растерзанность. — Заходи! А у меня тут…
Все здесь было, как и три дня назад, только еще хуже. Северный поэт словно и не просыпался. Как уложили его на полу, так он и лежал. Выяснилось, что эти три дня он не просыхал. Да и весь этаж гудел по-прежнему, праздник обреченных продолжался. Но меня все это больше не интересовало. Дома я принял твердое решение поступить в институт. Следовательно, о водке нужно было забыть, меня ждали учебники. Впереди — труднейшие экзамены по русскому языку, по русской литературе, по истории. И еще ожидалось собеседование, на котором, по слухам, местные киллеры заваливали даже круглых отличников, если им что-то не нравилось.
— Я ни одной ночи не спал! — плакался Олег. — К нему тут ходят и ходят, курят, пьют! Дверь все время настежь! Я уже просил коменданта отселить его от меня или дать мне другуюкомнату. Но свободных комнат нет! Жить так дальше я не могу.
— Алексей, — подал голос северный поэт. — Слышь, Алексей… Мне плохо. Сходи за водкой. Деньги в пиджаке…
— Не надо! — жалобно попросил Олег.
— Все нормально, — сказал я, успокоительно похлопав его по плечу.
Через пять минут вернулся с бутылкой. Налил поэту стакан.
— Толя, ты что — запойный?
— Ага, — сказал он в мучительной тоске. — Полгода держался, чтобы в институт поступить. И вот…
«Неужели я и в этом виноват? Если б знать… Да что он, ребенок малый, — вдруг подумал я, — в самом-то деле? Надо ж хоть немного думать головой».
Олег оказался славным парнем. Мы сдружились.
Анатолий продолжал пить. Наши с Олегом попытки образумить его ни к чему не привели. Естественно, экзамены его больше не интересовали. Когда деньги кончились, он уехал. Правда, успел купить себе новые ботинки.
Финальное собеседование происходило так.
— Хотелось бы узнать, зачем, собственно, вы к нам приехали? — спросил Сергей Николаевич Есин, божьей милостью ректор этого учебного заведения.
Он невнимательно листал бумаги в моем деле. Рядом с ним сидели еще двенадцать апостолов из приемной комиссии.
«Вот те на, — подумал я. — Неужели все настолько скверно?»
— Как вы думаете, — продолжал ректор, — кого готовят в нашем институте? Кем вы намереваетесь стать после его окончания?
Ответ был слишком очевиден, чтобы долго раздумывать.
— Учат, наверное, на прозаиков и поэтов.
И тут они все засмеялись — негромко и незлобиво.
— Ошибаетесь, — сообщил С. Н. — Прозаиком или поэтом надо родиться, а мы готовим здесь литературных работников. Понимаете разницу?
— А, — сказал я. — Может быть. Вам видней.
Они опять немного посмеялись, и ректор продолжил:
— Так чтобы мне не лезть глубоко в ваше дело, я спрошу у Михаила Петровича Лобанова, что же вы нам прислали. Михаил Петрович, пожалуйста.
Великий Лобанов, с виду казавшийся всего лишь пенсионером, на полставки подвизающимся в институте, стал докладывать, часто взглядывая поверх очков.
— Алексей Анатольевич прислал нам повесть под названием «Кандидат». В ней он попытался изложить свои жизненные наблюдения, с претензией на философию, а также щедро сдобрил их фантастикой. Правда, в повести очень много болтовни, воды, но своими бытовыми наблюдениями она ценна.
Видимо, это было и все. Слушая М. П., я в такт его словам кивал головой, хотя он говорил совершенно не о том, о чем я писал. Но спорить здесь, перед апостолами, мне вовсе не хотелось.