Мужики и бабы
Шрифт:
– Вот балабон, – хохотнул Саша.
Кузьмин помрачнел, повернулся зачем-то в сторону и неожиданно изрек:
– Нехорошо все это.
– Что нехорошо? – спросил Бабосов. – С женой моей целоваться?
– Дурачимся тут, кривляемся, как обезьяны. И я заодно с вами, дурак старый. А ведь женитьба не обезьянский обряд. Женитьба – дело божеское. Нехорошо. Не к добру все это.
– Ну, знаете!.. Не хватало нам еще в церковь идти, – сказал недовольно Бабосов.
– Иван Степанович! – удивленно подался к Кузьмину Успенский. – Что с вами? Люди женятся, а вы с пророчеством, да еще мрачным.
– Ах,
– Ну-у! – протянул Костя. – Приехали! Что ж, давайте займемся еще богоискательством. Этого нам только не хватает.
– Бога не ищут, – сказал Кузьмин. – Он в поле не рыскает, бог не заяц.
– А что есть бог? – спросил Саша.
– Бог есть стремление понять друг друга, чтобы жить в согласии, – уверенно и с какой-то легкостью ответил Кузьмин.
– Но как же тогда объяснить основное положение Евангелия? – спросил Юхно. – «Оставь мать свою, друга своего и ступай за мной!» Что же это, слова бога или дьявола? Так это-о, растолкуйте, пожалуйста, мне, – и губы вытянул трубочкой, готовый вот-вот взорваться от хохота.
Кузьмин покраснел, отвечал путано:
– Дело в том, что учение Христа основывается на чистой и святой вере. И если ты принял эту веру, то она должна быть для тебя превыше всего…
– Ну да… Так это-о, пошел за Христом и бросил мать и друга, – все-таки хохотнул сдержанно Юхно. – А как же тогда ваше стремление понять ближнего, чтобы жить в согласии?
– Одно другому не противоречит, – буркнул Кузьмин в тарелку.
– Ну да! Подставь вместо бога дьявола, и все сойдет, – сказал Бабосов. – Словом, от перестановки мест слагаемых сумма не изменится.
Все засмеялись.
– Нехорошо балаганить, всуе памятуя бога, – упрямо сдвигая брови, сказал Кузьмин.
– Не кто иной, как ты сам и начал об этом, – сказал Бабосов.
– Кузьмин сказал истину: одно другому не противоречит, – повысил голос Успенский, вступив наконец в разговор.
– Так это-о, любопытно! Значит, Христос был добрый, отрывая сына от матери?
– Христос не хотел слепого подчинения, – ответил Успенский. – Проповедуя любовь между людьми как основной закон жизни, он требовал, чтобы человек возвысился до бога. То есть способен был любовь к ближнему ставить выше родственных связей и сердечной привязанности. Когда на искушении в пустыне дьявол спросил его: «Ты сын божий, ты все можешь… Вон камни лежат. Обрати их в хлебы, накорми жаждущих, и они пойдут за тобой». Но Христос ответил: «Не хлебом единым жив человек». То есть мне не нужны идущие за мной ради куска хлеба, и вообще ради материальных благ. Такой человек, если был развратен, развратным и останется, куда бы я его ни привел. Нет, ты сначала дорасти до меня, переродись, порви путы эгоизма, тогда иди за мной, тогда мы сможем построить общество справедливости. А дьявол дает жирный кусок пирога и говорит… топай за мной. Я тебе скажу, что делать. И ты будешь делать то, что я скажу. А нет – я отберу у тебя кусок пирога, и ты сдохнешь с голоду. Потому что был свиньей, свиньей и остался. Но веди себя смирно, по-человечески.
Юхно восторженно глянул зачем-то вверх, выкинул
– Так это-о, замечательно толкуете! Эдакий тихановский златоуст. Не обижайтесь, но такого примитивно-точного толкования я еще не слыхал, – и прыснул, довольный собой.
– Но я не понимаю, какое отношение имеет этот разговор к нашей вечеринке? – сказал Бабосов. – Кажется, мы собрались сюда сегодня вовсе не затем, чтобы Евангелие читать…
– Некоторое отношение имеет. – Кузьмин мельком глянул на Варю и снова хмуро уставился к себе в тарелку. – Мы, мужики, народ компанейский, нам лишь бы до рюмок дотянуться, а там, что день, что ночь, нам все равно. А женщины устойчивее, они и порядок соблюдают лучше, и к жизни относятся строже. И ждут они большего и надеются на лучшее. Через них мы связаны не только с семьей, но и с традициями, с религией, стариной, историей. Вот и сегодня пришел я сюда, увидел Варю в белом платье, как она хлопотала по дому, как стол накрывала, как смотрела на всех с затаенным ожиданием такой радости… Вот, мол, оно придет сейчас, настанет озарение – и все вы ахнете. У девочек бывает такое выражение перед причастием… А мы ее чем причастили?
– Иван Степанович, да вы что? – крикнула Анюта. – Что вы делаете? Поглядите на Варю.
– Ничего, это ничего, – всхлипывала Варя, утирая платочком слезы. – Это пройдет. Я, должно быть, утомилась… Мало спала…
– Нет, нет! Это оттого, что мало выпила, – крикнул Герасимов. – Мы сейчас, пожалуй, повторим по полной, по полной…
– Выше голову, Варя!
– А я говорю, – выше бокалы!
– Бабосов, горька-а-а!
– Вам горько, а мне солоно…
– Бабосов, не увиливай! Горько-о-о!
Меж тем смеркалось. Успенский вдруг поднялся из-за стола:
– Сейчас свечи принесу.
– Сиди! Я, пожалуй, быстрее тебя сбегаю, – сказала Мария.
Она сидела с краю, возле Вари, встала и быстро ушла в дом.
– Они там в буфете. В нижнем ящике! – крикнул в раскрытую дверь Успенский. Но Мария не появлялась, из дома долго доносилось хлопанье дверок и скрип выдвигаемых ящиков.
– Уверенно рвет ящики, – сказал Саша, усмехаясь.
– Как свои, – добавил Герасимов.
– Кабы стекла не побила. Пойду посвечу ей. – Успенский встал и погремел спичками.
– Смотрите не столкнитесь там ненароком в потемках-то!
– Берегите лбы!
– И губы…
– Ха-ха-ха!
Мария стояла возле буфета – все дверцы были открыты, все ящики выдвинуты.
– Где же твои свечи?
– Сейчас покажу. – Он подошел к комоду, выдвинул верхний ящик и достал пачку свечей.
– Это ты называешь буфетом? – насмешливо спросила, указывая на комод.
– Глупая! – Он поцеловал ее. – Мне нужно с тобой поговорить. Ступай, зажги свечи и выходи в сад. Я подожду тебя.
Мария вынесла бронзовый подсвечник с тремя стеариновыми свечками.
– Да будет свет, да сгинет тьма!
– Да здравствует солнце!
– Да здравствует разум!
– Да здравствуют жены!
– Нет, братцы, надо что-нибудь одно – либо разум, либо жены…
– Жены хороши только чужие.
– И разум…
– Ха-ха-ха!
Мария незаметно вышла в сени, оттуда в сад. Успенский поджидал ее на скамейке, что стояла под яблоней. Поймал ее за руки, притянул к себе прямо на колени и обнял.