Мужики
Шрифт:
Он сторонился всех, ему не перед кем было излить душу, и оттого еще сильнее были его тайные муки.
И никто не мог догадаться, что его грызло.
Он теперь больше стерег свое добро, завел злую собаку, не спал по ночам. Но все объясняли это тем, что зимой появилось много волков и не проходило ночи, чтобы они целыми стаями не подбирались к деревне. Не раз люди слышали их вой, они подкапывались под хлева и то тут, то там утаскивали что-нибудь. К тому же, как всегда к весне, все чаще и чаще доходили слухи о кражах. Говорили, что у одного мужика в Дембице увели двух лошадей, в Рудке украли поросенка,
Так шло время, медленно и неуклонно, как стрелки на часах, — ни обогнать его, ни удержать!
Зима все еще не сдавалась, хотя и была на редкость неровная: то стукнут такие морозы, каких и старики не запомнят, то выпадет очень много снегу, то целыми неделями длилась оттепель, и в канавах стояла вода, а кое-где в поле чернела земля, то бушевали такие вьюги, такие метели, что света божьего не видно было, а за ними приходили спокойные, тихие и солнечные дни, вся детвора высыпала на улицу, двери были настежь открыты, люди радовались, и старики грелись на завалинках.
В Липцах все шло своим неизменным чередом. Кому суждено было умереть, тот умирал, кому судьба посылала радость — тот радовался, кому горе — тот плакал, кому болезнь — тот исповедовался и ждал конца. И так, покорные своей судьбе, все тянули лямку изо дня в день и ждали весны.
А в корчме каждое воскресенье гремела музыка, гуляли, пили, иногда ссорились, иногда дрались, и потом ксендз отчитывал их с амвона. Происходили всякие события. Отпраздновали свадьбу дочки Клемба, веселились три дня, и так бурно, что Клембу, как говорили, пришлось призанять у органиста на эту свадьбу пятьдесят рублей. Солтыс Шимон тоже хорошо справил сговор своей дочки с Плошкой. У других справляли крестины, но редко, — не время еще было, большинство женщин ожидало родов к весне.
Умер старый Прычек, и недели не прохворав, а было бедняге только шестьдесят четыре года! На похороны пришла вся деревня, потому что дети справили богатые поминки…
На посиделки по вечерам сходилось столько девушек и парней, такая поднималась возня, смех, веселье, что душа радовалась. Совсем выздоровевший Матеуш по-старому верховодил всеми и всех больше куролесил.
А сколько было толков, слухов, сплетен, обид, ссор, соседских споров, новостей всяких — деревня так и гудела ими! Порой заходил странник, бывалый человек, рассказывал всякую всячину о том, что на свете делается, и застревал в деревне надолго.
Иногда приходило письмо от какого-нибудь парня, отбывавшего военную службу, и сколько раз его читали вслух, сколько оно вызывало разговоров, совещаний, девичьих вздохов и материнских слез, — на целые недели хватало!
А мало ли было других событий! Магда поступила служанкой в корчму; собака Борыны так искусала сынишку Валько, что отец грозил Борыне судом; корова у Енджея подавилась картошкой, и пришлось ее прирезать; Гжеля занял у мельника полтораста рублей под залог луга; кузнец купил пару лошадей, чему все очень удивлялись и много об этом толковали; ксендз хворал целую неделю, так что даже ксендз из Тымова приезжал его заменять. Доходили слухи о ворах, и бабы выдумывали разные страхи. Часто поминали
Так что они с Ягусей по вечерам все больше сидели дома.
Однажды, уже в конце февраля, собралось у них несколько человек. Сидели на другой половине, там Доминикова у лампы ткала холст, а остальные собрались у печи, так как было очень холодно. Ягуся и Настка усердно пряли, — так и жужжали их веретена, в печи готовился ужин, и Юзя хлопотала, носясь по избе, а старик курил трубку, поплевывая в огонь, и о чем-то задумался так глубоко, что почти весь вечер молчал. Всех томила эта тишина — только потрескивали поленья в печи, скрипел в углу сверчок да время от времени гудел станок Доминиковой. Молчали, молчали все, и, наконец, Настка начала первая:
— Пойдете завтра к Клембам?
— Марыся приходила сегодня звать!
— Рох обещал прийти туда и почитать нам из книжки про королей!
— Пошла бы, да еще не знаю… — Ягна вопросительно взглянула на мужа.
— И я пойду, тато, можно? — попросила Юзя.
Он не успел ответить, в эту минуту громко залаяла на крыльце собака, и затем робко вошел Ясек Недотепа.
— Закрывай дверь, ворона, тут тебе не сарай! — крикнула Доминикова.
— Иди, иди, не бойся, не съедят тебя! Чего ты по сторонам оглядываешься? — спросила Ягна.
— Да вот… аист наверное прячется тут где-нибудь, долбанет меня, пожалуй! — бормотал, запинаясь, Ясек, опасливо шныряя глазами по всем углам.
— Аист тебя уже не тронет! Его хозяин ксендзу отдал, — хмуро сказал Витек.
— Не знаю, зачем его и держали, только людям вред делал.
— Садись, не мямли! — приказала ему Настка, указывая место подле себя.
— Вот еще! Никого он не трогал — разве только дураков да чужих собак! Расхаживал себе по хате, мышей ловил, никому не мешал, а его взяли да отдали! — укоризненно прошептал мальчик.
— Ладно, не хнычь, приручишь себе весною другого, коли так уж любишь аистов!
— Не приручу, не надо мне, потому что этот опять мой будет. Пусть только потеплеет, а уж я придумал такое средство, что он не вытерпит у ксендза и прилетит!
Ясек захотел узнать, какое это средство, но Витек пробурчал:
— Дурак, кур тебе только щупать! У кого ум есть, тот свой способ найдет, у других спрашивать не станет!
Настка накричала на мальчика, вступившись за Ясека, — она за него горой стояла. Ясек, правда, был придурковат, вся деревня над ним потешалась, но зато единственный сын, наследник десяти моргов земли! Рассудив, что у Шимека только пять моргов, да и то еще неизвестно, позволит ли ему мать жениться, Настка так приучила к себе Ясека, что он повсюду ходил за ней, и держала его про запас, на всякий случай.