Мужская работа
Шрифт:
Где, у кого искать помощи? Как найти хотя бы моральную поддержку? И где та пресловутая надежда? Нет ее! Дешевка? Против всех правил, она умерла первой.
Ухорская предложила Рощину подняться по лестнице. Они прошли мимо лифтов: она чуть впереди, он немного сзади. В руке кейс, в нем – бутылка коньяка.
В номере Ухорской, едва они переступили порог, на Рощина обрушились есенинские строки: «Сумасшедший, что я делаю! То целую эту правую, то целую эту левую». Широкий вырез платья позволил Борису обнажить плечи женщины, ее грудь. Боже, как он хотел ее!.. Он то ли
Борис опрокинул Полину на живот, освободился от брюк, лег сверху и, слегка покусывая ей шею, держал за руки. Она стонала под ним, хотела его, но Рощин не спешил. Его пьянил запах ее тела, он чувствовал его вкус, проводя языком между лопаток и спускаясь все ниже. Ее тело казалось музыкальным инструментом, и он играл на нем умело и вдохновенно; когда нужно – настраивал. Его нежные пальцы и губы не оставили на нем ни одного свободного места.
Их пальцы снова встретились, когда Борис перевернул Полину на спину и положил ее ноги на сгибы своих рук...
14
17 декабря, среда
Рощин проснулся в начале шестого. Положив голову ему на грудь, рядом лежала женщина. И тоже не спала. Ночник освещал ее чуть бледное лицо, без макияжа она выглядела по-другому, совсем юной, что ли. Она улыбнулась и слегка прикрыла глаза, когда Борис, откинув одеяло, коснулся ее плеча, провел рукой по руке, несильно сжал ее пальцы, тронул губами ее влажные волосы. «Ты была в душе?» – хотел он спросить и получить ответ: «Ага». Снова спросить: «А почему без меня?» – «О-о... Совсем забыла».
– Ты что-то сказал?
– Я? Нет.
«Хочешь выпить?» – «В пять утра?!»
– Я вижу. Твои губы. Что-то. Говорят. Мне.
Полина легко высвободилась из объятий Рощина и накинула халат. Ей было немножко жаль этого парня, но... их ночь закончилась. Завязывалось утро, за ним слышалась тяжелая поступь дня с суровой обыденщиной.
– Ты так и не спросил, как меня зовут.
– Кэтрин? – попробовал угадать Борис. Ему почему-то хотелось, чтобы ее звали именно так.
– Нет.
– Карина?
– Уже ближе... Ладно, не гадай. Меня зовут Полина Аркадьевна, – перешла на родной язык Ухорская. – Я подполковник ГРУ. В школе меня звали Чиполиной. Много слез я выбила из одноклассников.
В глазах Рощина помутнело. Он отчего-то видел себя на больничной тележке: обнаженного и со скрещенными руками, его везут по длинному коридору, в конце которого стоит неясная фигура женщины. Приехали. Операционная. Хирурги в военной форме точат за стеклянной перегородкой огромные скальпели.
Подполковник ГРУ. Ничего страшного – даже в постели с ней. Офицеров военной разведки полно и в посольстве. Они не кусаются. Они не контрразведка. Еще вчера вечером он связал появление этой женщины с коварством Зиновия Штерна. И все по одному и тому же делу, от которого вновь зажглись проклятые лампочки за щеками. И как прикажете отделить одно коварство от другого, обнаженного и трепетного, послушного и благодарного? Все в одни ворота.
«Ты была в душе?» – «О-о... Совсем забыла».
Сбросив оцепенение, Борис нарочито медленным движением укрылся одеялом.
Нет, все-таки жаль его, качнула головой Ухорская, подходя ближе. Но резать придется.
– Слушай меня, мой милый мальчик, – мягко начала она, постепенно набирая обороты. – У тебя куча проблем. Одну из них сегодня ночью мы удачно решили. И другие, надеюсь, решим. Я не собираюсь давить на тебя, я просто делаю тебе предложение: ты работаешь на меня, а я на тебя. Если ты не согласен то проваливай ко всем чертям.
– Вы...
– Называй меня на «ты», как прежде. Мне это подходит.
Рощин не знал, что сказать, и зацепился за одну фразу Полины.
– Ты сказала, что согласна работать на меня. Как это понимать?
– Я хочу получить от тебя качественную информацию, и, чтобы быть до конца уверенной в ней, мне придется... Не перебивай меня! – Ухорская пресекла попытку Рощина оборвать ее. – Мне нужно качество, понял? Вот за него я должна побороться. Что скажешь насчет неких негативов, которые есть у Штерна?
– Откуда ты...
– Я из ГРУ. – Ухорская, помогая выразительным движением бровей, лаконично прервала Рощина. – Я знаю больше тебя и Штерна, вместе взятых. Давай, давай, приходи в себя, спрашивай, настаивай, требуй! Учить тебя?
Рощин мотнул головой и сказал себе: «Ладно. Буду настаивать, требовать».
– Мне нужны гарантии, что с негативов, которые ты обещаешь достать, не будут сделаны снимки.
– Дорогой мой, думай, о чем говоришь! Конечно, сделаем. Конечно, отправим на хранение – временное или нет, будет зависеть от тебя. Ты где предпочитаешь их хранить, у Штерна или у нас? Какой банк ты выбираешь, отечественный или иностранный?
– Сука! Ты такая же, как Штерн.
– Да, я сука. Но я лучше Штерна, – похвалила себя Ухорская. – А теперь скажи себе: «Пора соглашаться» – и начинай сотрудничать со мной.
– Кто еще знает о снимках?
– Открыто можешь улыбаться всем, кроме Серегина и Киселева.
– Так, понятно... Зачем все это? – Рощин обвел глазами мятые простыни. Получилось, как у Ухорской, когда она в ресторане окинула взглядом сервировку стола. «Так я отдыхаю от работы. Большой коллектив, суета, шум». О-о – громадный коллектив, «большая родня».
– Сто причин, – ответила Ухорская, пожимая плечами. Ему не обязательно знать, что он взволновал ее в первые минуты их знакомства. Поймет ли он ее, женщину? Вчера он понял ее руками, на ощупь, читал пальцами ее желания, разгадывал губами все ее тайны. Как об этом сказать? Да и не нужно. – Сто причин, – повторила она. – Одна из них: ты симпатичный парень. Ты мне сразу понравился. Потом – еще больше. Ты знаешь, что нужно женщине. Ты – один из тысячи. Я серьезно. – Она опустилась на кровать. – Иди ко мне.