Мужские игры
Шрифт:
– А учеба? – удивилась она.
– Какая учеба, Настенька? Он уже студент, у них каникулы до десятого февраля.
– Ох, простите, – она виновато улыбнулась, – я забыла, все никак не привыкну к тому, что он уже не школьник.
Заточный поставил на стол хлеб, бутылку с кетчупом, тарелку с квашеной капустой.
– Сейчас картофель сварится, потерпите еще чуть-чуть. Кстати, почему вы не идете домой? Где ваш муж?
– В Америке. В прекрасной далекой Америке, вожделенной для девяноста процентов наших соотечественников.
– Что за сарказм? – удивился генерал. – Вы что-то имеете против Америки?
– Ничего. Ровным счетом ничего. Но и «за» тоже ничего нет. Поэтому я просто не понимаю, что там хорошего и почему все так туда стремятся. Меня, например, туда калачом не заманишь. Тоска зеленая. И все чужие вокруг.
– Анастасия, я вас не узнаю сегодня. Вы сами на себя не похожи. Что с вами? Я, в общем-то, догадываюсь, что вы пришли ко мне не потому, что голодны, а дома у вас нет еды. Вас что-то гнетет, вы хотите что-то обсудить со мной, так что же вас удерживает? Говорите. Вы ведь для этого пришли, а не для того, чтобы съесть в моем скучном обществе отварную картошку с квашеной капустой, правда?
– Правда. Я действительно хочу поговорить с вами, но у меня язык не поворачивается.
– А вы не бойтесь. Тем более и картошка уже сварилась, сейчас начнем есть, и дело легче пойдет.
Он ловко слил воду в раковину, подсушил картофель и выложил его на большое плоское блюдо.
– Накладывайте себе сами, капустку берите, это мы с Максимом заквашивали, она в этот раз замечательно получилась. Может, вы выпить хотите?
– Нет, спасибо.
Настя положила себе на тарелку две дымящиеся картофелины и начала машинально разминать их вилкой, уставившись на едва заметное пятнышко на зеленовато-голубой клеенке, которой был покрыт кухонный стол. Есть ей не хотелось, но приличия требовали, чтобы она хотя бы сделала вид, что ужинает вместе с хозяином.
– Иван Алексеевич, помнится мне, вы как-то говорили, что если я надумаю сменить место работы, то могу рассчитывать на вашу службу, – наконец начала она, собравшись с духом.
– Говорил. Могу и сейчас повторить. А что, у нас с вами есть повод вернуться к этому разговору?
– Есть. Возьмите меня к себе. Пожалуйста, – добавила она вдруг жалобно и тихо заплакала.
Заточный молча встал и вышел из кухни. Настя поняла, что он не терпит женских слез, и постаралась успокоиться, кляня себя в душе за слабость и несдержанность. Но попытки перестать плакать привели лишь к тому, что слезы потекли еще сильнее, а горло свело судорогой. Она подошла к раковине, включила холодную воду и выпила залпом целый стакан, потом плеснула из пригоршни себе в лицо. Постепенно горло разжалось, слезы перестали катиться по лицу. Она вытерлась кухонным полотенцем, снова села за стол и закурила. И почти сразу же появился Заточный. Вероятно, уловив запах дыма, он понял, что гостья уже не рыдает.
– Вы успокоились? – сухо спросил он. – Мы можем продолжать разговор?
– Извините, Иван Алексеевич, я постараюсь держать себя в руках.
– Буду очень признателен. Так что у вас произошло? Гордеев ушел, пришел новый начальник, и вы с ним успели поссориться?
– Мы не ссорились… Хотя можно и так сказать. Во всяком случае, увольнением он мне уже пригрозил. Но в одном вы правы, я действительно не могу и не хочу с ним работать. И я очень хорошо помню, как вы сказали мне: если вы, Анастасия, надумаете менять место работы, дайте мне слово, что о моей службе вы подумаете в первую очередь. Я тогда дала вам слово и вот хочу его сдержать.
– Значит, дело только в этом? – усмехнулся генерал. – Вы вовсе не хотите у меня работать, вы просто пытаетесь быть честной и сдержать данное когда-то слово? Похвально. Я ценю вашу обязательность. Только почему все это надо было сопровождать слезами?
– Простите. Наверное, я устала, да и грипп перенесла на ногах, нервы не выдерживают напряжения. Кажется, я напрасно пришла к вам. Извините за беспокойство.
Она сделала попытку встать, но Заточный быстрым движением усадил ее обратно.
– Не играйте со мной в игры пятнадцатилетних подростков, Анастасия. Ах, мне так плохо, я пришла, ты меня не понял, я хочу побыть одна, мне лучше уйти, не удерживай меня, я хочу умереть. Это только в юности выглядит многозначительно и очень якобы по-взрослому, все подростки проходят через синдром Чайльд Гарольда, а в вашем возрасте это уже больше смахивает на бабскую истеричность. И поскольку я знаю вас достаточно хорошо, чтобы поверить в то, что вы можете превратиться в истеричку, мне приходится делать вывод о том, что вы пытаетесь что-то скрыть от меня. Я вовсе не претендую на то, чтобы стать поверенным ваших сердечных тайн, они мне не нужны и неинтересны. Но если вы пришли ко мне, стало быть, вы хотели о чем-то поговорить, а теперь вдруг передумали. Согласитесь, я не был бы старым сыщиком, если бы пропустил такую более чем странную ситуацию мимо себя. Мы с вами, если вы не забыли, уже проходили через тяжелую эпопею взаимного недоверия и подозрительности, но зато потом, когда все осталось позади, у нас с вами больше нет поводов не доверять друг другу. Так что вас удерживает от разговора?
Настя подавленно молчала. Она полностью признавала правоту генерала, но в то же время никак не ожидала, что он станет разговаривать с ней в таком тоне. Они были знакомы почти два года, и ни разу за все это время Иван Алексеевич не был с ней так сух, холоден и резок. Чем она провинилась перед ним? Неужели только тем, что расплакалась? Дура, зачем она пришла к нему! Надеялась на доверительный душевный разговор, на моральную поддержку, а что вышло? Только хуже. Ну почему она такая нескладная, ну почему у нее все идет наперекосяк!
– Не надо смотреть на меня глазами больной собаки, не надейтесь вызвать у меня жалость, – продолжал Заточный. – И прошу не обижаться на меня за резкость, я – мужчина, и могу быть вам только другом. Не пытайтесь сделать из меня подружку. Я не гожусь на роль наперсницы и не стану выпытывать у вас причину ваших страданий, чтобы потом вместе с вами ее долго и нудно жевать, поливая соплями и слезами. Или вы честно рассказываете мне, что довело вас до состояния, близкого к нервному срыву, или вы уходите, а я остаюсь с убеждением, что вы мне не доверяете, стало быть, на нашей дружбе можно ставить крест. Выбирайте.
Ей показалось, что она участвует в какой-то чудовищной пьесе, сюжет которой не имеет ничего общего с ее, Насти Каменской, настоящей жизнью. Почему она сидит в этой чужой квартире, в квартире совершенно чужого ей человека, крупного руководителя из министерства? Зачем она пришла сюда? Чего хотела, чего ждала? На что надеялась? На то, что генерал Заточный начнет вытирать ей слезы, утешать и успокаивать? Он только что ясно дал ей понять, что этого не будет. Но ведь она на это и не рассчитывала. Она очень надеялась на то, что разговор с отчимом позволит ей обрести трезвый взгляд на ситуацию, и так и получилось, по крайней мере полтора часа, проведенных в пути от дома родителей до своей квартиры, она была почти спокойной, и принятое решение уйти из отдела уже не казалось ей ужасным, трусливым и постыдным. Но потом случилось то, что случилось, и все сказанное Леонидом Петровичем мгновенно потеряло всю ценность, вескость и убедительность. Грош цена советам и суждениям, если они исходят от человека, замешанного… У нее не хватило душевных сил даже мысленно закончить фразу. И без того все понятно. Она шла к Заточному, чтобы снова посоветоваться: уходить или не уходить. А он встретил ее в штыки, словно ушат ледяной воды на нее вылил. Почему? Что она такого сделала?