Мы даже смерти выше...
Шрифт:
и объединила всю страну: север и юг, Сибирь и Кавказ. Здесь, в
Карманове, среди грузин и абхазцев, армян и азербайджанцев,
бойцов разных национальностей лежит Николай Майоров. И
над общей их могилой на высоком постаменте стоит воин в
бронзовой плащ-палатке, но не с ружьем или штыком, а с
поднятой ко рту «охрипшей полковой трубой». На граните
мемориала высечено: «Мы любили жизнь, но вас мы любили
больше»…
Нам
лежим навытяжку и, приоткрыв гробы,
мы слышим гром предутренней пальбы,
призыв охрипшей полковой трубы
с больших дорог, которыми ходили…
Пророческой оказалась и первая строчка этого
стихотворения. Николай Майоров был перезахоронен здесь
только в 1960-е годы (до этого его захоронение действительно
находилась в Баранцеве). Правда, имя его на мраморных плитах
появилось только этой весной. Дело в том, что мемориал в
Карманове построили в 1955 году. С тех пор список
захороненных не обновляли (на старых плитах просто не
оставалось свободного места), хотя каждый год сюда
170
перезахоранивали бойцов, а имена их записывали на бумаге. В
этом году на деньги столичного бизнесмена на Кармановском
мемориале появилось двадцать новых плит с фамилиями
бойцов. Таким образом, благотворитель вписал в гранитную
вечность имя своего деда, который был похоронен здесь, но не
обозначен на монументе, а вместе с ним имена и сотен других
бойцов, среди которых наш Николай Майоров. Правда, новых
плит тоже хватит ненадолго. Уже этой осенью в Карманове
пройдет новое перезахоронение. В близлежащих лесах и
болотах работы поисковикам хватит еще на десятилетия –
слишком ожесточенные бои велись тут в первый год войны.
Теперь становится понятным, почему первая экспедиция
Дмитровского музея не задержалась надолго в Карманове, и
искала могилу все-таки в Баранцеве. Понятно, почему не
заехали в село к монументу ребята в этом году. А историю про
плиты и «проявившиеся» только в этом году фамилии мне
рассказали в местной школе – она шефствует над мемориалом,
при ней создан музей, посвященный боям вокруг Карманова.
Заведует им Л.Маричева. Она честно призналась, что о поэте
Майорове слышит впервые. И я ее прекрасно понимаю – сам в
Дмитровском музее в недоумении стоял у некоторых стендов.
Да и как знать всех, если на фронт в 1941-м ушли более тысячи
советских писателей. Каждый третий из них не вернулся.
Но теперь стихи Майорова зазвучат в Карманове. Я уверен
в
учителей, как школьники после учебы убирают мемориал (и это
притом, что о моем приезде в школе не знали). И еще одна
немаловажная деталь: братские захоронения последних лет
украшены по углам дырявыми от ржавчины и пуль солдатскими
касками. Они не привинчены, не зафиксированы, но никому
даже в голову не приходит унести их или переложить.
Карманово помнит войну…
Он был поэт, хотя и малой силы,
но был,
любил,
и за строкой спешил.
171
Война началась в самый разгар выпускных экзаменов в
университете. Студенты сидели в библиотеке на Моховой, когда
задрожал страшным сообщением громкоговоритель на улице.
«У нас с Николаем в это время как раз была размолвка. Увидев
друг друга, мы даже не подошли, поздоровавшись издали. И
только через несколько дней, когда всем курсом девушки
провожали ребят на спецзадание (рыть противотанковые рвы
под Ельней. – Н.Г.), мы вдруг осознали всю серьезность, весь
ужас происходящего.Скомандовали всем построившимся:
"Разойтись, попрощаться!" Видно, и у меня в этот момент
шевельнулось какое-нибудь тяжлое предчувствие и горестно
сжалось сердце, только я бросилась к Николаю, и мы крепко
обнялись. Хотя перед этим долго не виделись и не подходили.
Он очень меня обидел, и я уже не верила ему. А тут – все
побоку, все обиды и недоразумения, все забылось в один миг.
Бросились в объятья, крепко расцеловались. Сказали ли что-
нибудь? Не знаю. Наверное, сказали какие-то ничего не
значащие слова. Главное было не в них... Ребят снова построили
и повели. Ушли они - еще не на саму войну, но уже почти, ушли
на спецзадание, и для многих это было началом пути военного.
И многие уже в мирную жизнь так и не вернулись. В том числе
и Николай. А все то, что он не сказал мне тогда, он потом
написал в пронзительных по искренности нескольких письмах,
солдатских письмах...». (Из воспоминаний Ирины
Пташниковой. Публикуется впервые.)
Ирину Пташникову из-за сильной близорукости на фронт
не пустила медкомиссия, с курсов медсестер ей пришлось уйти.
«Как-то под местным наркозом оперировали 16-летнего
паренька - мне стало дурно. Услышала – или мне показалось,
как скрипит под скальпелем хирурга разрезаемая ткань, и
отключилась. Стыдно мне было ужасно». Ирина по