Мы долгое эхо
Шрифт:
– Проблемы поиска собственной манеры исполнения у меня никогда не было. Стыдно сказать, но я никогда не училась пению, а может быть, и не стыдно, потому что у меня другая профессия, я все-таки не бездельничала.
Я пою только те песни, которые мне по душе, которые не противоречат моему характеру. По-моему, если бы я включила в свой репертуар что-нибудь другое, не свойственное мне, у меня бы просто ничего не получилось и с этим нельзя было бы выйти на сцену…
– Вы были во многих странах и слышали множество певцов. Кто из них вам наиболее интересен? За что, по вашему мнению, можно уважать, любить исполнителя, видеть в нем своего рода пример, образец?
– В своей книжечке я вспоминаю о встрече с Конни Фрэнсис. Она мне всегда очень нравилась, ее пение, голос, репертуар. Может быть, это не изысканная лирика, а просто песни, которые трогают – простые, нормальные… про любовь к милому, к матери.
Я познакомилась с ней на фестивале в Сан-Ремо, и она оказалась хорошей, веселой, вдумчивой девушкой. Было очень приятно видеть, обнаружить, что она не «звезда» в негативном смысле, а просто хороший человек.
– Что вы считаете главным достоинством настоящего исполнителя?
– Это не простой вопрос… Я себя неловко чувствую, когда меня спрашивают о таких серьезных вещах (смеется)… Мне кажется, что нужно на это как-то очень умно ответить, хотя… По-моему, пение – такая же работа, как другие. Надо делать все так, чтобы в результате получилось хорошо. Выучить слова, проработать мелодию. Иногда и платье самой сшить. Выйти на сцену, духовно подготовившись к этому событию. Инженер создает необходимые предметы, и мы не всегда в состоянии понять и оценить его творчество, его никто не видит, никто ему цветов не дарит, никто не кричит громко: «Ура!», «Браво!»
Или врачи, которые вернули мне здоровье. Даже сапожник, который делает хорошие туфли. Ведь все в жизни важно! И, по-моему, надо просто хорошо делать свое дело. И все! И хватит! (Смеется.)
– После ваших выступлений в Польше вы располагали собой и своим временем, и вдруг, после всех достижений, вы стали принадлежностью мирового «товарооборота»…
– Да, конечно. Но после моего, так сказать,
Советские слушатели очень музыкальны, и нам очень приятно было готовить программу, а потом почувствовать, приехав сюда, что мы оправдали и надежды слушателей. Поэтому я приезжаю в Советский Союз третий раз с большой программой на долгие два месяца. Таких больших турне у меня не бывает. Только однажды на месяц мы выехали в Канаду и Америку с программой польского радио, обычно же я выступаю по телевидению, по радио, время от времени в концертах дома, в Варшаве.
Слишком жесткий, строгий режим для меня уже непосилен, нужно иметь очень много сил и энергии, чтобы оставаться в форме. Если бы можно было спеть песню и исчезнуть, но ведь это невозможно. Профессия такая, что надо и со зрителями встречаться, что, конечно, очень приятно, но отнимает и время, и здоровье.
Я выступаю не очень часто, иначе у меня просто не хватит сил жить и радоваться жизни. Потому что страшно уставать так, как после вчерашнего концерта, когда зрители в финале неожиданно стали скандировать: «Эвридика!» Уйти было нельзя… Я испытала и восторг, и страх, и удивление.
Я спела «Эвридику», которой не было в программе. Все прошло прекрасно, но напряжение в такие моменты столь громадное, что я потом себя чувствую как шахтер после 12 часов работы. Как счастливый шахтер!
Она засмеялась и вдруг спохватилась:
– Но мы все говорим, говорим, а нам скоро и на концерт ехать. Я даже на часы не смотрю, а чувствую это по какому-то внутреннему волнению. Надо и помолчать немного. Я оставлю Вам свою книжечку, я ее написала, когда никуда не надо было спешить, и там, конечно, больше рассуждений о фестивалях и обо всем. Если что-нибудь вас интересует, возьмите оттуда.
Интервью четвертое. 31 декабря 1979 года
Несмотря на две телеграммы, которые Анна дала мне еще из Польши, одну за другой: «…буду в Ленинграде январе», «все будет хорошо», когда она приехала 26 декабря, на первый же мой звонок в гостиницу «Европейская» я услышала: «Анна очень просит ее извинить, но говорить она не может».
То же самое повторялось и все последующие пять дней. Оказалось, что Анне стало плохо уже на первом гастрольном концерте в Прибалтике, то же случилось и в Ленинграде.
Вставал вопрос о прекращении гастролей, но каким-то сверхчеловеческим усилием Анна заставляла себя подниматься, более того – между концертами она встречалась с композиторами и разучивала новые песни.
Казалось, она знает, что в Советском Союзе ей больше не бывать, что эти гастроли – последние.
Внезапно вечером 31 декабря раздался телефонный звонок, и голос Анны произнес: «Лия, приезжайте в гостиницу к одиннадцати часам, может быть, сегодня что-нибудь получится». Звонила она с концерта.
Когда я приехала, Анна ходила по огромному номеру, потирая виски и повторяя: «Голова болит, голова… Простудилась, наверно», а во взгляде было другое – застывший, недоуменный вопрос.
На часах было 23 часа 10 минут 31 декабря 1979 года. Думая только о том, чтобы скорее ее освободить, я принялась за дело…– Анна, если вы не против, сначала несколько вопросов радиослушателей, а потом я только буду называть песни, которые в какой-то мере кажутся мне этапными, а вы, если согласитесь с моим выбором, расскажете все, связанное с их появлением в вашем репертуаре.
Помните, вы как-то сказали: «Песни как люди, у каждой своя история». Сейчас, под Новый год, хочется оглянуться назад, подвести какие-то итоги, правда?
– Да, действительно, я впервые встречаю Новый год не дома, не с близкими. Но это тоже очень интересное событие, оно принесло мне новые впечатления… я увидела людей, которые нашли время прийти на наш концерт под самый Новый год. Вы хотите, чтобы я рассказала о своих главных песнях. Ну что ж, вы правы, ведь 80-й год – круглая дата, и можно было бы подвести некоторые итоги. Я это сделаю с радостью, потому что песни, которые я когда-то полюбила, у меня в памяти до сих пор. Я охотно повторяю их на своих концертах, да и сама слушаю…
– Евгений Птичкин, слова Роберта Рождественского. «Эхо».
– Два года назад я была на записи в Москве и познакомилась с этим замечательным композитором. Он показал мне тогда еще никому не известную песню «Эхо любви». Кинорежиссер Евгений Матвеев тоже был на записи и предложил записать эту песню именно для фильма.
Я была очень польщена – спеть эту песню с Большим симфоническим оркестром было для меня большой честью.
Очень приятно отметить, что, когда песня хороша, ей не нужна ни реклама, ни пластинки. Она одинаково нравилась публике и когда я просто выходила и без объявлений пела «Эхо любви», и потом, когда я объявляла, что это песня из кинофильма «Судьба». Ну, правда, тогда сразу раздавались аплодисменты.
– «Песня». Музыка Анны Герман, слова Риммы Казаковой.
– Конечно, я прежде всего пою песни, которые пишут настоящие композиторы, но иногда я осмеливаюсь написать музыку на стихи, которые меня особенно волнуют. Одной из первых я написала песню на слова Риммы Казаковой. Этот текст мне подарил в Варшаве корреспондент, он показал мне стихотворение на клочке бумаги и сказал: «Подумайте, Анна, это очень трогательные, правдивые и красивые стихи».
Мне не пришлось долго думать. У меня сразу возникла мелодия, такая же простая, идущая от сердца, как и сами слова. В этой песне нельзя блеснуть голосом, надо просто петь с душой. Так возникла песня, которую я люблю исполнять, иногда я просто жду момента, чтобы спеть ее. Зрителям она запомнилась как «Небо голубое», и, когда просят, говорят: «Спойте нам про небо голубое».
– «Танго любви», Доменико Модуньо.
– А-а, это воспоминание об Италии, о моей первой поездке, когда я выступала и записывала программу на телевидении с Доменико Модуньо.
– Арии из оперы Доменико Скарлатти «Тетида на острове Скирос».
– Это единственная классическая пластинка в моей жизни. Я ее записала благодаря профессору Тадеушу Охлевскому. Это был очень умный, очень добрый человек, который, посетив один из моих эстрадных концертов, потом зашел ко мне и сказал: «Вы знаете, у вас голос поставлен от природы, и именно такая постановка голосов была у тех, кто исполнял камерную музыку».
Я побаивалась, поскольку я никогда такой музыки не пела. Думала, что это возможно только после пяти-шести лет учебы, но профессор пригласил меня к себе домой, и мы стали разучивать эти трудные для меня арии. Мелодическая линия мне показалась сложной, но, оказывается, все это можно преодолеть. Потом я стала репетировать с ансамблем и вскоре записала пластинку. Профессор остался мною доволен. Я очень счастлива, что у меня есть пластинка на память об этой интересной работе.
– А теперь немножко из почты радио. Слушатели спрашивают, почему вы так часто обновляете свой репертуар, в каждый приезд почти полностью новая программа. Ведь таким образом множество песен, исполненных вами, остается «за кадром», так как число посетителей концертов ограниченно?
– Я заметила, что на наши концерты часто ходят одни и те же люди. Некоторые почти на каждом концерте бывают, а иногда даже и в другой город за нами приезжают. Это очень приятно, но это обязывает меня привозить всегда новую программу, хотя некоторые песни повторяются. Они нравятся публике, и их надо петь.
– Тут два несколько перекликающихся вопроса, но первый я предельно сокращу. Слушатели отмечают, как вы «расцветаете», оставаясь с залом один на один, без партнеров, без музыкантов, ну, с одним аккомпаниатором, в крайнем случае…
– Раньше, до выступлений с сольными концертами, я участвовала в больших программах, где было много солистов, и каждый пел 10–15 минут. И каждый из нас надеялся дождаться такого момента, когда сможет остаться со слушателями один на один. Поэтому я стараюсь, чтобы эти два часа были приятны, разнообразны, чтобы зрителям было интересно со мной.
Я просто делаю свое дело, которое считаю самым важным в жизни… И хочу делать его как можно лучше, а о результате может судить каждый человек в зале.
– О том, как дорого вам прямое общение с вашими слушателями, мы как-то уже говорили, но ведь, наверное, так непомерно перегружая голосовые связки, вы хотите донести до людей что-то очень важное для вас, дать им что-то такое, чего часто не может дать в силу своей аллегоричности песня?
– Да, я рассказываю о некоторых встречах, событиях в надежде, что, может быть, кто-нибудь в этом что-то для себя откроет. Каждый хочет быть счастливым, каждый ищет свое большое или маленькое счастье, и очень интересной в этом плане была для меня встреча с нашим известным мореплавателем Леонидом Телигой.
В свой первый приезд я вам уже рассказывала о нем, но потом в трудные минуты жизни на собственном опыте много раз убеждалась в том, что его жизнеутверждающая философия может принести облегчение. Поэтому и теперь я снова вспоминаю о нем.
Потом мы еще встречались, совсем незадолго до того, как его не стало, в санатории под Варшавой, и он снова сказал, что каждый человек хочет счастья, это естественно, но можно быть постоянно счастливым, если научиться замечать в наших буднях мгновенья счастья…
Птица знакомая прилетит на подоконник – мы ее приучили, и она знает, что здесь живет друг, что сюда можно прилететь за помощью.
Или если мы суетимся, бежим куда-то, и вдруг нам кто-то совсем незнакомый улыбнется, или у нас сегодня просто ничего не болит – это тоже большое счастье. Сказал, что у счастья нет ни прошлого, ни будущего, а есть только настоящее, которое длится лишь мгновение. Конечно, очень трудно следовать этому, но можно попробовать. И вообще, можно просто радоваться тому, что мы живем на нашей прекрасной земле…
– Романс «Гори, гори, моя звезда».
– Я считаю, что у каждого человека есть своя звезда. Может быть, любовь, работа, материнство… И нужно делать все, чтобы свет ее не мерк. Моя звезда – песня…
– А на прощание снова название песни: «В солнечный день».
– «В солнечный день» – одна из песен, записанных на моей первой пластинке. Я любила эту песню исполнять, потому что она ритмичная, веселая. В Польше она была очень популярна. Мне хотелось бы, чтобы вы услышали на прощание что-нибудь веселое – про любовь, про мальчика, который шел к своей Анне, да так и не дошел, потому что Анна ушла совсем по другой дороге.
Было без четверти двенадцать. Наперекор своему обычаю провожать посетителей только до двери, Анна вышла за порог и долго махала мне вслед, пока я чуть ли не бегом одолевала длинный коридор.
Наконец поворот, я оглядываюсь, и так и вижу ее до сих пор с приветственно поднятой рукой в глубине сужающегося коридора, в дверях, за которыми она вот-вот скроется навсегда…В песне правду рассказать…
Ты прости, что я чуть-чуть грущу.
Это просто осени примета.
Я другого счастья не ищу,
И тебя хочу просить об этом…
Александр Жигарев. «Ждите весну»
Трудно ответить на вопрос, где более популярна эта певица – у себя в Польше или за ее пределами. Немало эстрадных звезд принимали минчане – и Рафаэля, и Эмила Димитрова, и Лолиту Торрес… Но театральные кассиры могут подтвердить, что такого ажиотажа вокруг билетов, как на концерт Анны Герман, давно уже не было. Все четыре гастрольных дня даже после начала концерта у входа в зал десятки людей долго еще томились в бесплодной надежде на «лишний билетик»…
Слава эстрадного артиста – пожалуй, самая капризная слава. Ибо нигде так быстро не меняются вкусы, стили и кумиры, как на эстраде. Анна Герман впервые выступила тринадцать лет назад. И если сегодня билеты на ее концерт исчезают прежде, чем появляются афиши, – значит, надо говорить не о моде или артистической удаче. Надо говорить о таланте.
По-видимому, все ожидали услышать в ее исполнении польские песни. И были приятно удивлены, услышав большинство из них на русском языке – наряду с песнями советских композиторов, которых так много в репертуаре Анны Герман. Есть здесь и русская народная песня «Из-за острова на стрежень», старинный романс «Гори, гори, моя звезда»… Вдобавок ко всему певица сама вела концерт, обнаружив при этом способности конферансье, чувство юмора и почти безукоризненное русское произношение.
Вот почему беседа с Анной Герман началась именно с этого вопроса:
– Где вы научились так хорошо говорить по-русски?
– Здесь, – улыбнулась артистка. – Я ведь родилась в Советском Союзе. Есть в Узбекистане такой город – Ургенч. Потом мы жили в Джамбуле, там училась в школе. В 1946 году наша семья переехала в Польшу. Мама до недавнего времени преподавала русский язык – могла ли я его забыть?
– А как вы стали артисткой?
– Когда я поняла, что без музыки, без пения мне жить будет неинтересно, – а это произошло после окончания школы, – я решила стать оперной певицей. Обратилась за советом к знающим людям и услышала авторитетное мнение, что с моим слишком высоким ростом на оперной сцене делать нечего. Мол, в партнеры такой солистке надо искать, по меньшей мере, Гулливера. Пришлось отказаться от несбыточной мечты и поступить на геологический факультет Вроцлавского университета… В годы учебы я часто пела в кругу друзей, играла в студенческом театре «Каламбур» и выезжала на первые гастроли в Поморье. В 1962 году, после сдачи последнего университетского экзамена, меня уговорили сдать еще один экзамен – на звание артиста эстрады. Комиссия попросила спеть меня весь репертуар, потом председатель сказал: «Простите, что заставили вас исполнить так много песен, но мы решили воспользоваться случаем побывать на приличном концерте, притом бесплатно»…
…Я имела много случаев убедиться в том, что песня доходит, что называется, до глубины души только тогда, когда слушатель понимает слова. Вот почему я пою здесь по-русски. Знаете, я вообще люблю петь по-русски. Этот язык, наряду с итальянским, словно создан для пения. Думаю, излишне говорить, как популярна везде, не только в СССР, советская песня. Ей посвящен наш ежегодный фестиваль в Зеленой Гуре; он хорош тем, что здесь может выступить каждый, даже непрофессиональный артист. Мне тоже посчастливилось не раз петь на этом фестивале.
– В вашем репертуаре есть песни, которые никак не назовешь эстрадными…
– А есть ли такие вообще? Я знаю, вы имеете в виду «Из-за острова на стрежень»… Думаю, дело не в том, какая песня, а в том, как ее спеть. Я не очень-то гонюсь за песенной модой, если считать популярный в последнее время «бит». Его расцвет пришелся как раз на те годы, когда я не выступала, и это избавило от ненужных экспериментов со своим голосом, который никак не подходит к «битовой» манере исполнения. На эстраде привыкли к мелодиям, под которые так и тянет танцевать. Я не против, я тоже люблю танцевать; хороший ритм обогащает песенную мелодию. Но чаще хочется такой мелодии, которая бы тронула душу… Кстати, мода на «бит» проходит, и на первый план выдвигается мелодическая песня, без лишнего шума…
– Да, это видно не только по-вашему репертуару, но и по вашему оркестру, где больше скрипок, чем электрогитар.
– Может быть, это несколько разочаровало поклонников бит-музыки, но мне хотелось, чтобы слушатели, наконец, отдохнули от грохота электрогитар. Честно говоря, лично мне больше нравится обычная, классическая гитара. И скрипка к моим песням, наверное, тоже больше подходит.
– У вас есть песни собственного сочинения?
– Да, две из них я сейчас исполняла: «Игра в кости» и «Радуйся жизни». Есть и другие – «Судьба человека», «Спасибо, мама», «Быть может»… Я начала сочинять песни во время болезни, но сейчас оставила это занятие.
– Почему?
– Мне кажется, другие это делают лучше, а я больше люблю петь.
– Кто же пишет песни для вас?
– У меня большая дружба с советскими композиторами. Со времени первого приезда в Москву, – кстати, это были мои первые зарубежные гастроли, и первая пластинка была записана тоже в Москве, – уже двенадцать лет я знакома с Оскаром Фельцманом. Он подарил мне прекрасную песню «Ты, мама». С удовольствием исполняю песни Шаинского, Тухманова, Мовсесяна. Нынешней весной, когда приезжала в Москву записывать свою вторую пластинку на «Мелодии», познакомилась с Александрой Пахмутовой. Она подарила мне сборник своих песен. «Нежность», «Надежда» – я с таким удовольствием их исполняю! Это именно те песни, где есть самое главное – настроение.
– Пани Анна, представляя публике свой оркестр, вы очень подробно и не менее остроумно остановились на семейном положении каждого из музыкантов, но почему-то забыли о себе…
– Ну, как же, разве я не говорила? У меня есть муж, он инженер. Вот, собственно, все мое семейное положение. Что вас еще интересует?
– Ну, например, как вы относитесь к домашнему хозяйству? В связи с Международным годом женщины, как вы понимаете, этот вопрос приобретает особое значение…
– О, тогда я отнесусь к нему со всей серьезностью. Итак, как я смотрю на домашнее хозяйство? Положительно!
– Не значит ли это, что вы любите приготовить что-нибудь повкуснее?
– Сказать по правде, мне больше нравится заниматься уборкой, чем варить. К сожалению или к счастью, не знаю, и для того, и для другого остается слишком мало времени: я так редко бываю дома…
– У вас столько разных титулов: «Варшавянка года», самая популярная польская певица в Америке, «Оскар делла симпатия»… Скажите, ведь это трудно – быть такой популярной? Как вы справляетесь со своей славой?
– Здесь легко отшутиться, но это серьезный разговор. Я не люблю свою популярность, но очень люблю свою работу. Право же, я не гоняюсь за славой, у меня совсем другой характер. Разве не заметно, что в моих песнях редко бывает «много» голоса? Конечно, можно блеснуть, можно обратить на себя внимание: артисты знают, как это делается, и я тоже знаю. Но всегда надо уметь найти границу: где блеснуть, а где просто и бесхитростно в песне правду рассказать. Это мне больше по душе.
Я получаю много писем, и по ним можно судить, что людям нужна простая песня, которая принесет успокоение или заставит подумать, помечтать, погрустить… Не правда ли, ведь в жизни больше ситуаций, когда надо призадуматься, и меньше таких, когда хочется плясать и веселиться. Конечно же, веселиться приятнее, чем грустить. Но заставьте себя все время есть торт, и вам очень скоро захочется хлеба. Без торта можно обойтись, но как прожить без хлеба?Песни счастливого человека всегда звучат проникновеннее и звонче Интервью Ильи Окунева в «Учительской газете». 3 сентября 1980 г.
Чтобы счастливым быть в любые дни,
Свою любовь беречь мы так с тобой должны,
Чтобы не только нас с тобой вдвоем,
Чтобы грела всех она своим теплом.
Своей любовью мир весь обними,
Чтобы счастливым быть в любые дни!
Игорь Кохановский. «Чтобы счастливым быть»
– Однажды в вашей творческой жизни был довольно продолжительный вынужденный перерыв. Помню, когда вы вернулись на сцену, то в одной телевизионной программе обратились к зрителям за советом – приспособиться ли к новой моде или остаться верной своей прежней манере исполнения?
– Как артистке мне, конечно же, хотелось быть на гребне моды. В то же время, я не ощущала в себе внутренней уверенности, не была убеждена, что это – «мое». Тем не менее был куплен эффектный черный парик, составлен новый репертуар из ритмовых и жанровых песен. Я вовсю старалась подладиться под моду, думая, что этим как раз и угожу публике. Однако очень скоро поняла, и не без помощи зрителей, что встала на ложный путь. В искусстве человек должен быть естественным. Публика сразу чувствует, когда артист хочет казаться, а не быть. То, что в тебе заложено, в чем ты откровенен, всегда получается лучше, хотя, может быть, порой это и не совсем модно. Но ведь мода – вещь преходящая…
Недавно я пять недель провела в Америке, где сейчас популярна негритянская джазовая музыка. Она очень специфична, и тем не менее многие артисты вовсю стараются ей подражать. Если говорить объективно, то «по-негритянски» у них все-таки не получается. Своеобразное чувство ритма и мелодии присуще только самим неграм. Наблюдая это, я еще раз убедилась, что в искусстве важно не терять своего собственного лица. Вероятно, поэтому мои слушатели и одобрили мое решение не гнаться, сломя голову, за модой и оставаться такой, какой я была.
– Советских зрителей неизменно удивляет и радует ваше превосходное владение русским языком…
– Хотя я и выступаю в вашей стране как польская певица и живу сейчас в Варшаве, родилась я в СССР, училась в советской школе. Было это в Казахстане, где в городе Джамбуле моя мама преподавала иностранные языки. Она владеет, помимо польского, русским и немецким. Сейчас мы иногда с улыбкой вспоминаем, как я помогала проверять ей тетради. Отметки я, конечно, не ставила, но ошибки отмечала красным карандашом. Таким образом, я с раннего детства жила в атмосфере нескольких языков и прежде всего русского. Я убеждена, что чем раньше ребенок начинает овладевать языком, тем прочнее и лучше усваивает его. Этим буду руководствоваться и в воспитании своего сына Збышека. Пока он говорит только по-польски. Он еще маленький, но упрямый – мужчина все-таки. Я ему говорю: «Знаешь, Збышек, к нам в гости придет тетя, она тебе скажет: «Здравствуй, Збышек!» И ты должен тоже сказать ей по-русски: «Здравствуйте!» А он улыбается и, хотя все помнит, упорно твердит: «Нет, скажу – день добрый!»
– Расскажите, пожалуйста, о ваших школьных годах в Советском Союзе. Какие воспоминания сохранились о той поре, о сверстниках и учителях?
– Воспоминания, к сожалению, довольно скудные, но в каком-то отношении яркие и, разумеется, приятные, как все, что связано с детством. Скудные, потому что это были первые классы начальной школы, и многое уже забылось. Помню парту такую прочную, крепкую. Сейчас такие уже, по-моему, не делают. Я сидела за ней с мальчиком. У него были узкие косые глаза. Наверное, он был казахом. Он мне тогда очень нравился тем, что выглядел как игрушечный, потому что был маленьким, смуглым и румяным. Известно, что в этом возрасте дружба между мальчиками и девочками не возникает, но мой сосед по парте был ко мне внимателен, добр и приветлив.