Мы идем по Африке
Шрифт:
Он вытолкал из палатки Омара; тот побежал, оглядываясь, будто не веря, что не потерял Володину дружбу и что Володя не сердится за вчерашнее происшествие. А сам Володя оглядывал из-под сомбреро разбуженное лагерное становье, видел сейчас эту утреннюю жизнь: и как выбегают из палаток, и как нетерпеливо подталкивают друг дружку в спину, занимая очередь в столовой.
Поехали опять на то же высохшее поле. И когда трактор спустился с крутизны, Володя разглядывал Мурзука, который что-то колдовал над плугами, и старого феллаха, который, взмахивая руками, покачивал хаиком и рассказывал другим феллахам,
Володя подцепил трактор к рыхлителю и плугам, кивнул Мурзуку, испытующе глянув в его замкнутое, неприветливое лицо; и это недружелюбие Мурзука вдруг взбесило Володю, так что он с минуту задержал свой взгляд на парне. Затем бросился в кабину. Она еще не обжигала металлом, но поле уже с первого метра стало сопротивляться по-старому, неохотно крошилось под сталью, неохотно затягивалось темно-бурой вельветовой тканью. Кажется, Володя слышал даже хруст верхних пластов и сдвиги, перемещение прессованных песчинок, кореньев, иссохшей паутины трав под зеркальными плугами.
Он не удивился, когда трактор прошел без остановок — один гон, другой, когда у прицепщика все наладилось теперь — не враг же этот Мурзук, если пристал к волонтерам, — не удивился и поверил в то, что день будет удачлив и что солнце не заставит их уйти отсюда до вечера. Он усмехнулся Омару; тот ответил внезапной широкой улыбкой, потому что все еще чувствовал свою вину; и так, посылая один другому улыбки, они взбирались вверх, на крутизну, спускались в лощину — удачливые трактористы, веселые люди.
От кучки феллахов отделился старик в бурнусе и хаике, быстро преодолел трещины в земле и, оказавшись подле трактора, на вытянутой руке подал корзинку с апельсинами и бананами. Володя распахнул дверцы, высунулся по пояс, подхватил тяжелую, празднично яркую корзинку и не успел разглядеть лица старого феллаха — он уже бежал к своим. Володя поставил корзинку Омару на колени, каждый взял по оранжевому ядру. Кожуру сдирать можно было ртом и свободной рукой. Володя так и делал, и желтый сок потек по руке, и во рту, когда он сжимал зубами наполненные соком ломтики, становилось чисто, объемно, прохладно.
Он решил и Мурзуку подбросить два-три апельсиновых ядра. Обождал, пока развернется трактор и потянет груду пахоты вниз; но, как только оказался на земле, увидел, что вновь Мурзук не перекрутил руль и пахота кажется сшитой из разных кусков. Володя крепко сжал апельсины и подумал, что вот сейчас выскажет Мурзуку всю обиду, так выскажет, что поймет, поймет странный парень его обиду! Он еще не достиг прицепа, а Мурзук уже сам вывернул руль, вывернул торопливо, с испугом, и Володя остановился, пораженный: знает Мурзук, что делает назло и по-своему, знает, а все же делает. И, приблизившись к нему, Володя выронил апельсины, руки его снова сжались в кулаки и дернулись, как тогда, ночью,
— Омар!
Тот мигом примчался, посматривая быстро-быстро на одного, на другого.
— Омар, выхода нет: надо показать этому другу, как по-настоящему работают. Ты все знаешь, на тебя надежда. Вот этот руль на поворотах надо выкрутить, Омар. Понимаешь?.
Арабчонок охотно закивал смоляной головой, протянул к рулю тонкие кофейные руки — о как тонки его руки были, и смогут ли они справиться с рулем?
— Здесь нужна мужская сила, Омар, но что поделать. Держись! Надо показать этому другу…
И, махнув обеими руками, Володя большими, нескладными прыжками побежал к трактору, бросил свое тело на сиденье, двинул трактор вперед. Он знал, что за глубиной вспашки — за этим мальчишка проследит, а сумеет ли вывернуть руль — этого Володя не знал, потому что какая там у арабчонка мужская сила…
Как только пришлось развернуться, Володя сразу обратил внимание на новый след, покидаемый плугами, и заметил, что все в порядке.
— Молодец, Омар! — крикнул Володя, замечая, что Мурзук в нерешительности топчется на поле, что феллахи с укором посматривают на него.
Трактор бороздил крутое поле, и несколько раз Володя сам выскакивал на поворотах помочь Омару, а несколько раз Омар справлялся без него. Росла, ширилась вельветовая ткань пахоты, и пришлось Мурзуку пойти с этого поля с поникшей головой.
Мурзук поднялся на холм, постоял, потом, будто перевесило что-то в его ногах, он заковылял обратно, настиг прицеп и стал гортанно, булькающим голосом просить о чем-то мальчишку. А Володя не остановил трактор и не прислушивался: все равно не понимал ни по-арабски, ни по-французски, а решить все по справедливости сумеет и один Омар.
7
И снова позвали Володю горы, их вислые над пропастью дороги, их сухой горчащий миндальный запах — не те горы, в которых привелось ему столкнуться с врагом и словно бы пережить внезапный ночной бой-, а другие, встающие позади селения Уадиас ровным, пригашенным цветом, напоминающим цвет какао. И не было в этих горах никакой дороги, была тропа, изменчивая, узкая — много ли человеку надо? — и люди привыкли из века в век наклонно подниматься по ней в свою горную деревушку, где прилипли к скалам их дома. Школы в этой деревушке нет; и когда Володя узнал, что ему надо доставить в горы сборное, из металлических конструкций, школьное здание, доставить по узкой тропе, потому что лишь эта тропа и связывает деревушку с миром, он решил сначала пройти весь путь пешком.
Омар побежал впереди, увлекая вверх, постреливая камешками из-под ног, распугивая ящериц, предостерегающе вскидывая кофейную руку, если надо было беречься, — а беречься доводилось то и дело, потому что тропа обнаруживала уклоны, осыпи, и Володя хмурился, глядя вниз и рассчитывая, сможет ли одолеть этот путь колесный трактор «Беларусь». «Сам черт ногу сломит! — думал он. — Хорошо здесь орлам!» И, задрав голову, как раз увидел чуть в стороне скользящего без единого взмаха темных, траурных крыльев орлика, которого подбивало снизу и возносило воздушным потоком.