Мы из ЧК
Шрифт:
И седьмой вагон был полон ожидания. Из темного угла среднего купе выдвинулся мужчина в военном кителе. Блеклый свет свечного фонаря упал на небритые щеки и бороду.
— Сечереченск скоро?
— А хто ж его знае, — лениво отозвался дядько в мерлушковой шапке набекрень. Сладко позевывая во весь рот, в свою очередь спросил: — А вы, мабуть, в Долгушино сели?
Мужчина не отозвался и вновь отодвинулся в тень. Вскоре оттуда послышался храп крепко спящего человека.
В этом одесском пассажирском поезде службу нес оперативный уполномоченный ЧК Вася Васильев. Вместе
Не выдавая себя, Василий Михайлович лихорадочно соображал: «Документы в полном порядке. Какой повод задержания?.. А вдруг ошибся?.. Ведь это так просто!..» Равнодушно вернув мандат подозреваемому, оперативник перешел в соседнее купе. А у самого сердце рвалось из груди: рядом шпион! Из документов явствовало, что Пащенко Борис Федорович, демобилизовавшись из Красной Армии по ранению в ногу, работает в паровозном депо Долгушино и командирован в Сечереченск по делам службы…
На первой же остановке Васильев послал в дорожный отдел ЧК заранее обусловленную телеграмму:
«Встречайте поезд 74 вагон 7 Захаров».
И тотчас вернулся в седьмой вагон. В тамбуре закурил, издали наблюдая за Войтовичем. Тот клевал носом, прижав к груди холщовую сумку.
За окнами мелькали одиночные огоньки. Вырисовывались темные громады заводских корпусов.
Дядько в мерлушковой шапке тронул соседа за плечо. Тот отшатнулся и схватился за карман. Хохол добродушно рассмеялся:
— Чого злякався? Жулье чекисты переловили. Кажу, Сечереченск ось вин!
— Благодарю. Дякую… Приснилось что-то несуразное, — хрипло отозвался мужчина и направился к выходу. Он втерся в толпу, пропал из виду.
— Упустил! — ахнул Васильев, работая локтями. На перроне его встретили другие оперативники.
— Где Захаров?
— Ушел… Понимаешь, на глазах… В военном кителе. С холщовой сумкой. Светлые волосы. Правое ухо больше левого. Прихрамывает…
— И звать его Войтович! — гневно прошептал Никандр Фисюненко. — Это всем давно известно! Где он?..
Оперативники кинулись в толпу, торопясь занять выходы на перрон. А Васильев с тяжелой думкой и виноватой головой пошел докладывать Леонову.
— Значит, засомневался? — Семен Григорьевич был рассержен.
Васильев, опустив руки по швам, оправдывался:
— В полутьме мог ошибиться… Напрасно задержал бы…
В комнату вошел Бижевич, услышал разговор и во весь голос промолвил:
— Есть подозрение — бери! Ты революцию бережешь! Враг не церемонится —
— Стоп, Юзеф Леопольдович! Мы не жандармы. «Тащить и не пущать!» — это не для бойцов революции. — Ну-ка, заказывай Долгушино. Узнаем про Пащенко…
Вскоре на проводе отозвался Морозов, Леонов расспросил его о делах на железнодорожном узле и попросил:
— Тима, проверь-ка, пожалуйста, кто и куда посылал из паровозного депо слесаря Пащенко Бориса Федоровича. Слышишь, срочно!..
Бросив трубку телефона, Семен Григорьевич хлопнул Васильева по плечу:
— Айда спать! Утро вечера мудренее…
В поисках лазутчика чекисты Сечереченска сбились с ног: как в воду канул! Издергались ребята, одурели от недосыпания и долгого напряжения. Наконец поступил приказ:
— Отдыхать! Сутки не являться в «Асторию»!
Отоспавшись и отъевшись досыта, я договорился встретиться с Нюсей Лебедевой, телефонисткой ЧК, дочкой того самого машиниста Ивана Лебедева, которого расстреляли махновцы. Но ее срочно вызвали на работу, и я один спустился на пляж.
Берег был почти пустынен — день будний, люди заняты. Отыскал я Леонова и Зеликмана на песке под обрывом. В воде дурачились Васильев и Фисюненко.
Люблю до сих пор плавать в реке! Отплывешь сажен на десять, перевернешься на спину и отдашься течению. Небо кажется глубоким-глубоким — голубизна бездонна… Через час я вылез из воды и жадно закурил.
Леонов сердито отодвинулся:
— Брось чадить, Громов! Когда Христофор Колумб привез в Европу табак, то курящих его преследовали по закону. В Швейцарии ставили к позорному столбу. А в Англии — геть из страны!..
— А мы давайте Володю лупить крапивой по голой… — Васильев вырвал из моих губ папиросу и бросил в реку.
— Правильно! Пусть страдает место ниже спины, чем сердце. Здоровое сердце за сутки перекачивает почти 400 пудов крови! — отозвался Иосиф Зеликман. Он вернулся из тайной поездки в Крым. Исхудал. Загорел. Но, по обыкновению своему, весел и общителен.
— Ну и загнул! — Васильев схватил Иосю за ноги и потащил по песку в воду.
— Эй, Васильев! — окликнул его Никандр Фисюненко. — Слышал, твой тезка два раза женился.
Василий Михайлович бросил Зеликмана и оторопело уставился на товарища.
— Какой тезка?
— Не притворяйся! Из Шуи. Который имел восемьдесят семь детей.
Васильев даже присел. И все мы непонимающе смотрели на Никандра. Зеликман, отряхивая капли с рыжих волос, сказал серьезно:
— Брось заливать!
— Ничего не заливаю. — Фисюненко перечислял: — Первая жена Васильева родила двадцать семь раз. Четыре раза — по четверо, семь раз — по трое и шестнадцать раз — по двое. А всего — шестьдесят девять ребятишек народила!
— Ай да Васильев! — Леонов хохотал, обхватив свои острые колени. — Что ж ты, друг, от ЧК ховаешь свою биографию?
А Фисюненко не унимался:
— Вторая жена Васильева родила два раза по три и шесть раз — по два. Когда мужику исполнилось семьдесят пять лет, то в живых у него было восемьдесят три потомка! Не считая внуков и правнуков!