Мы из ЧК
Шрифт:
— Есть еще один… из наших. Хочешь, познакомлю?
В отличие от Тимофея новый знакомый не владел жаргоном. «Офицер», — решил Шаповалов, разглядывая его белые холеные руки. Договорились быть вместе, не выдавать друг друга.
Утром красноармейцы вывели обитателей камеры во внутренний двор. Начальник тюрьмы объявил, что по поручению уездного комитета партии большевиков и уездного исполкома перед задержанными выступит редактор газеты «Мир труда» Архип Бочагов, который расскажет о том, в какое болото хотели затянуть крестьян кулаки и эсеры, как обстоят дела с мировой революцией. По рядам прокатился оживленный рокот. В нем угадывались и изумление, и радость, и надежда на скорое возвращение домой.
Шаповалову речь Бочагова понравилась. С юношеским пылом редактор обрушился на мировую буржуазию, которая мешает рабочим и крестьянам успешно залечить раны войны, поднять из руин фабрики, заводы, пахать и сеять. «Да, — задумчиво произнес стоявший впереди Захара пожилой крестьянин. — Землица ждет хозяина. Надо домой».
Освобожденных по очереди спрашивали, откуда они, из какой деревни. Представитель ЧК Вагаев делал у себя в списке пометки, а работник исполкома вручал на прощание листовки политотдела Петропавловской группы войск.
Когда очередь дошла до Шаповалова и его новых знакомых, произошла заминка. Один из крестьян, подозрительно посмотрев на них, громко заявил, что надо повнимательнее разобраться с гражданами, которые примазываются к хлеборобам.
— Что ты, земляк, придираешься! — спокойно возразил Шаповалов. — Я бригадиром назначен, а это вот писарь из нашей деревни. Мобилизован тоже. А что обличье у него не мужицкое, так матушка — учительница.
— Ладно, пусть проходят, — тая в уголках глаз усмешку, заметил Вагаев и поставил в своем списке крестик.
— Крепко вы меня выручили, — сказал «писарь» Шаповалову, когда «друзья» отошли от ворот тюрьмы на некоторое расстояние. — Куда теперь думаешь податься?
— Даже не знаю, — ответил Захар. — Я ведь случайно попал… Сам-то саратовский. С нашей деревни крепкие мужики к Ваське Серову в отряд подались, а я вот, дурак, не схотел. Потом пришлось сюда, в Сибирь, пробираться. Хозяина, где остановился, здешняя ЧК забрала вместе со мной. Я-то прикинулся мужиком с Ишимского уезда, пронесло.
— Я вам обязан жизнью и помогу, — пообещал «писарь». — Будем пробираться в Ново-Никольскую. Там, говорят, всем делом вершат Кудрявцев и Токарев. Меня они хорошо знают, помогут определиться. Да, кстати, повтори-ка свою фамилию, я в камере из-за шума не расслышал.
— Липатов Павел, — спокойно ответил Захар и внутренне усмехнулся по поводу столь грубой проверки.
— Значит, Липатов? — растягивая слова, переспросил «писарь». И с чуть заметным волжским оканьем добавил:
— Я ведь тоже с Волги. Именье наше в Нижегородской губернии. Там многие Бедриных знают. А меня зови просто Борис Николаевич.
В СТАНЕ ВРАГА
В Ново-Никольскую добрались через сутки. Бедрина сразу же определили в оперативный отдел к Александру Гноевых. Этот двадцатилетний прапорщик колчаковской армии пользовался особым покровительством есаула Токарева, фактического заместителя начальника главного штаба казачьих войск Алексея Кудрявцева.
О подполковнике генерального штаба царской армии Кудрявцеве в штабе с оттенком презрения говорили, что в 1918 году он, как военный специалист, был призван в Красную Армию, направлен на службу в аппарат штаба Восточного фронта, но застрял на должности простого оператора.
Бедрин добился, чтобы ему выделили вестового, и взял на это место Липатова-Шаповалова. Так Павел-Захар очутился в стане врага. Обязанности вестового оказались несложными. Бедрин почти не просыпался от запоя, который начался уже на другой день после их прибытия в Ново-Никольскую. Работники же штаба с полным безразличием относились к присутствию в служебных кабинетах вестовых. Но чувствовалось, всеми делами здесь заправляют тонко, со знанием дела.
Кулаки закрепили свои позиции только в созданном при штабе военно-контрольном совете, члены которого изредка подписывали какие-нибудь агитационные приказы и воззвания. Часть этих сведений Шаповалов узнал сам, кое-что рассказал ему при встрече Тимофей Ялымов. Однажды писарь штаба попросил Захара отнести командиру отдельного эскадрона Новоселову только что изданный приказ. Где квартировал комэск, писарь не знал, но посоветовал искать последнего на самой шумной гулянке.
— Эти анархисты, — с презрением сказал он, — только и делают, что самогонку уничтожают, да уголовный розыск в милициях громят. На позиции их и палкой не загонишь.
Новоселов был настолько пьян, что приказ читать не стал. Приняв пакет, он молча сунул его своему ординарцу, а тот положил в полевую офицерскую сумку и ушел. Комэск, продолжая сидеть на кровати, притянул к себе двух накрашенных девиц, стал их целовать. Те визжали, смеялись. Одна, брюнетка, стала расчесывать ему рыжую бороду, вторая — блондинка щекотала пальцами шею. Новоселов блаженно щурился, пытаясь укусить веселую брюнетку за палец.
Не зная как быть, Шаповалов, в надежде найти кого-нибудь из трезвых командиров, стал осматриваться. В избе на скамейках, стульях, перевернутых бочонках устроились мятежники. В центре стола возвышалась большая, наполовину опорожненная бутыль с самогоном. Пьяные выкрики, нецензурная брань наполняли избу. Пахло табаком, самогоном и потом. Не увидев никого из старших начальников, Захар повернулся к двери. В этот момент его окликнули:
— Пашка, друг!
Тимофей Ялымов, радостно улыбаясь, поднялся с бочонка и, широко раскинув для объятия руки, пошел к Захару. После крепкого рукопожатия Ялымов усадил Шаповалова за стол и, в промежутках между тостами, стал похваляться своими амурными победами, то и дело приглашая «друга» перебраться в эскадрон Новоселова. На беседу двух сослуживцев никто из присутствующих не обратил внимания. Каждый был занят своим делом. Белобрысый поручик, лениво пощипывая струны гитары, напевал старинную мелодию. Его сосед налегал на остывшие пельмени и через небольшие промежутки времени сильно икал. Под образами во главе стола сидел здоровенный казак. Перед ним — граненые стаканы с самогоном, большая миска с кислой капустой. Казак брал стакан, опрокидывал его в рот и шумно хрустел капустой. Крупные волосатые пальцы рук лоснились от рассола. Покончив с капустой, казак откинулся на спинку стула, громко крикнул: