Мы, кажется, встречались где-то?
Шрифт:
– Да ты, я посмотрю, хам! Но кто б ты там ни был, скорей всего, очередное романтическое Светкино увлечение…
– Да нет, судя по всему, чересчур обыденное, – перебил Женька его иронию. В этот момент трубка из рук выскользнула и, обернувшись, он увидел Светлану, к великой радости опознания, уже без лимонной маски на лице и с наполовину убранными бигуди.
– С кем это ты успел уже поцапаться? – спросила она, поднося трубку к маленькому нежному ушку под еще не расчесанным локоном.
– М-мда-а! – сказано было с каким-то свойственным, наверное, только ей мурлычущим высокомерием, но самодовольная улыбка через секунду слетела.
– Аленька, радость моя, здравствуй, дорогой! – в ее глазах Женька поймал испуг, но через секунду она с собой совладала, и игривый голос наполнил гулкую комнату.
– Какой хам?
Поняв, что столь лестные отзывы звучат в его адрес, Женька укутался поплотней в плед и хотел уже было выйти из комнаты, но Светлана рукой остановила его и повелительно усадила на тахту.
– Где? В стекляшке на Петроградской. Он? Ничего, хотя и какой-то слегка ненормальный, – будучи только наблюдателем разговора о нем, Женька почувствовал себя в дурацкой ситуации, к тому же Светлана с какой-то ехидцей ему улыбалась, и, чтобы снять скованность своего положения, он скорчил рожу идиота, примерно как Бельмондо в фильме «Чудовище». Это вылилось в бурную реакцию на ее лице, но голос даже не дрогнул:
– Да, конечно, Алик. Хотя, он мне чем-то нравится… – а вот этот пассаж Женька уже не понял и, почувствовав себя очевидно лишним, решительно встал и вышел из комнаты, когда почти закрыл за собой дверь, вдогонку донеслось:
– Алик, только без пошлостей!
В прихожей по пластиковым панелям, с рисунком под дерево, в бликах скользил все тот же холод искусственности. Отыскав средь дверей ванную комнату, скинул плед и, став под душ, открыл горячую воду. Падающий поток согрел, кровь разбежалась, и в ее разгоряченном беге кадр за кадром замелькали в голове события вчерашнего дня: и Борька с приготовлениями к вечерней «баталии»; и междугородка с возмущенными взглядами очереди; и пустая пачка сигарет на Петроградской, которая заставила шагнуть за деревянную решетку бара…
…В сизой пелене сигаретного дыма, укутавшись в полумрак, рассекаемый прожекторами цветомузыки, шуршала приглушенными голосами коктейлевшая публика. Стоя у бара в ожидании, пока разрумянившийся от суеты бармен в накрахмаленной белой рубашке с маленькой черной бабочкой, которая ему явно не шла, манипулировал бутылками, создавая смесь под названием – коктейль «Звездный», Женька нащупал в кармане жменю неиспользованных пятнадцатикопеечных монет. Однако, когда бармен, скривив лицо в гримасе, изображающей знание своего дела, швырнул заключительный кусочек льда, трубочку и загробным голосом изрек: «Трояк!» – Женька достал последнюю пятерку и, заплатив еще за пару пачек сигарет, осмотрелся по сторонам. У стойки все места были заняты, и две девицы, искусно спрятавшие черты своего истинного лица под слоем косметики, умоляли бармена:
– Сашенька, ну поставь любимую!
Сашенька ломался, набивая цену своему положению, но через некоторое время сменил кассету, и сигаретный дым смешался со слишком знакомой и популярной песенкой группы Smokie. Столики тоже все были заняты, кроме одного у входа. Тот был вне уюта бара и поэтому, наверно, его никто не оккупировал. Женька опустился в располагающую к передышке чашу кресла и жадно закурил, даже не отпив намешанного зелья. Струйка сигаретного дыма пританцовывала и извивалась вместе с девицами в незамысловатом ритме музыки. Опять в голове поползли кадры последней посиделки в баре перед отъездом. Звучала та же песня, только что захватившая своей легковесной властью все приемники, дискотеки, магнитофоны, бары, и именно под нее был их единственный танец за весь тот угрюмый вечер. Потом до самого утра еще сидели у моря, и в ту ночь загадали на небе «почтовую звезду» – среднюю в поясе Ориона, как выяснил позже Женька, записанную под знаком «Эпсилон». Смысл того «звездного договора» был в том, что поздними вечерами, когда грусть разлуки подкатывала к самому горлу, а пасмурное ленинградское небо дозволяло, он устремлял свой взгляд на эту светящуюся точку вселенной. Промчавшись в одно мгновение, вопреки всем законам физики, его чувства в этот момент должны были отразиться от лика звезды и упасть за тысячи километров, к берегу Черного моря, прямо в глаза любимой, а может быть, встретиться там, на этой звезде, если она тоже на нее посмотрела в этот момент. Теперь он мысленно обозвал ее – «лживой звездой». Ведь она, как и Марина в письмах, лгала, ехидно подмигивая сквозь свинцовый налет облаков
Мысли о загаданной в последнюю крымскую ночь звезде прервал неожиданный толчок в плечо, и на Женьку навалилась темная масса, отдающая тяжелым амбре чрезмерно принятого алкоголя. Швейцар, избавляя пока не сильно опьяневших от уже изрядно пьяных, не удержал очередное тело, и сразу стало ясно – в чем неудобство столика, который все игнорировали. Это маленькое происшествие, конечно, не прошло без внимания окружающей публики, и когда выбрался из-под верзилы, с трудом удалившегося на свежий воздух, он наткнулся на устремленные в его сторону голубые глаза. Женька даже вздрогнул в полумраке: те же золотые волосы, раскинуты по плечам, чуть курносый носик, упрямые губки. Правда, присмотревшись, он не увидел задорных огоньков в глазах незнакомки. Взгляд был немного заносчив и при этом нарочито скучающим, вероятно, от того, что наскучили два неугомонных соседа рядом? Чем больше всматривался, тем отчетливей понимал, что между этой самодовольной, уверенной в себе питерской девицей и непосредственной, чуть наивной девчонкой на берегу Черного моря нет ничего общего. Только почему-то именно сейчас он представил себе Марину сидящей в красных «жигулях», с «интеллигентным женихом» рядом, в руках цветы, и цветы наверняка в целлофане. Целлофан был эталоном безвкусицы для Женьки, и он, мысленно пририсовав его в комплект к «жигулям», подумал, что именно такой она теперь и должна быть, как эта девица. На выражение его лица даже опустилась паутинка ненависти к этим, смотрящим на него не отрываясь, голубым глазам, но вовремя спохватившись, отвел взгляд, ведь она совсем не виновата в том, что похожа цветом глаз и волос на девчонку из далекого Крыма. Тут неожиданно и совершенно бесшумно, как привидение, незнакомка опустилась в кресло за его столиком. Не говоря ни слова, достала сигарету из Женькиной пачки, выждала, пока он, оторопевший, додумался зажечь спичку, затянувшись пару раз, ухмыльнулась и бросила сигарету в пепельницу.
– Я думала, ты их набил анашой или гашишем?
– Почему? – не понял Женька.
– Потому что коктейль у тебя даже не тронут, пепельница полная окурков, а взгляд как у ненормального.
Он посмотрел на пепельницу, та и правда была полна, а бурая смесь в бокале забыта.
– Меня зовут Лана, и я думаю, мы можем сразу на «ты» – ее тон не предлагал, а навязывал свою волю.
– Странное имя Лана, наверно, полностью – Светлана, да?
– Мне больше нравится Лана, – она опять требовала согласиться.
– Тогда я Гений.
– Нескромно и больше похоже на кличку.
– Ну почему же, так же, как и Лана, это производное от имени Евгений.
Она опять ухмыльнулась, и было непонятно – это смех или ирония.
– Не стоит больше, – остановила руку Женьки, только что потушившую окурок в пепельнице и потянувшуюся снова к пачке, – глотни лучше коктейльчик!
Женька взглянул на бокал, лед в котором давно растаял, и содержимое выглядело муторно безвкусно.
– Что-то совсем не хочется.
– Зачем тогда в бар было заходить? Накуриться до никотинового отравления можно было в любом другом месте.
– Травиться, так травиться с музыкой.
– Понятно. – «Да что она может понять?» – при этом подумал Женька. – Пойдем лучше танцевать!
– И танцевать мне тоже не хочется.
– Даже, если я приглашаю? – она опять не спрашивала, а требовала, и этот уверенный тон уже начинал раздражать. «И вообще, зачем она здесь, сейчас, напротив, с этими дурацкими золотыми волосами», – и про себя Женька злорадно отметил, что золотые они, очевидно, при помощи перекиси водорода.
– Господи, когда прекратят в культурные заведения пускать ненормальных. – Фраза сказана была с театральным вздохом. Светлана встала и удалилась к рабочему месту бармена Сашеньки. Женька пожалел, что она ушла, так как опять навалилось чувство, что вот и здесь его бросили, только длилось это недолго. Поставив звучно на его столик два бокала, в кресла с обеих сторон тяжело опустились недавние соседи Светланы. Тот, что сел слева, вытащил из бокала розовую трубочку и откинул ее в пепельницу. Поднеся к горящим губам мутную смесь, жадным залпом выпил почти до конца и, опустив в ударе о стол тяжелое стекло, спросил: