Мы кому-то нужны

Северский Артем

Валентина придвинула к себе корзинку, где в полиэтиленовых мешках лежал хлеб, чёрный и белый. Поискала печенье, нашла две штуки, причём одну почти раскрошенную. Сто лет в обед печенью, уже зачерствело, почти как хлеб. Виктор всё собирался на другой берег, в магазин, ждал, когда Варлам освободится, чтобы вместе; не успел. Ссыпав крошки от печенья в рот, Валентина запила их чаем. Страх медленно рос в ней, тревога сообщала всему её телу тошнотворную слабость, от которой подламывались ноги. Опустив взгляд, Валентина увидела, что раскрошила вторую половину печенья. Ссыпав крошки на ладонь, она отправила и их в рот и снова запила большим глотком чая, а потом решительно отодвинула от себя корзинку с хлебом.

Так, слушая рёв

бури, она ещё минут двадцать сидела в густых сумерках и представляла себе Виктора. Ей было страшно, и причин для страха нашлось бы немало, вздумай она их перечислять; однако особенно Валентину страшило будущее. Отгоняя от себя сумрачные мысли, она всё равно возвращалась к ним, отгоняла и возвращалась, и чувствовала, как последние силы утекают из неё. Что-то случится через час, что-то уже вечером, потом наступит ночь – и ливень продолжит мучить землю, и ночные часы, сомкнув мрак над её головой, принесут страшные сны; и утро будет окрашено в серый цвет безнадёжности.

Валентина заглянула в пустую кружку и вдруг с пугающей отчётливостью увидела себя со стороны. Одинокая старуха в хлипком домишке посреди поля. Её плечи, когда-то гладкие наощупь, покрытые редкими веснушками, а теперь просто кости, обтянутые жёлтой кожей, всё сильнее сгибаются под тяжестью одиночества. Лицо же, изуродованное временем, превращается в зловещую маску ведьмы.

Барсик, напряженный, с поджатыми ушами, запрыгнул на лавочку возле окна. Мяукнув, посмотрел на хозяйку. Валентина перевела взгляд на своего любимца, протянула руку, чтобы погладить, почти не осознавая, машинально. Барсик придирчиво обнюхал пальцы с жёлтыми старушечьими ногтями и позволил почесать себя за ухом. Валентина улыбнулась коту, но Барсик не оценил её гримасы, а снова мяукнул. Он ждал объяснений, хотел знать, что происходит в доме, спрашивал её, почему она сидит и ничего не делает. Чего она ждёт. На что надеется. Всё его тело, каждая мышца, звенели от напряжения. В зелёных глазах тлел огонь страха и недовольства существа, привыкшего поступать вопреки обстоятельствам; Барсика бесило то, что он заперт внутри, а ещё сильнее бесило стойкое чувство, что отныне всё будет иначе, ибо случилось непоправимое. Зло мяукнув и не добившись от хозяйки ответа, кот спрыгнул на пол и тут же ринулся прочь, испугавшись грохота; в комнате под напором ветра распахнулись створки окна. Валентина испугалась не меньше. В первый миг ей почудилось, что в дом влетело какое-то большое склизкое существо, и это оно, а не бешеный ветер, разбрасывает со стола старые газеты и бешено дёргает занавески. Она поспешила в комнату, где на неё тут же набросился мокрый вихрь. Ударил в лицо, мигом промочил волосы, вцепился в одежду невидимыми руками. Напор был таким сильным, что опрокинулся стул, а газеты, ещё раньше сорванные со стола, закружились, как белые птицы.

Наклонив голову, Валентина выставила руки вперёд, добралась до створок и навалилась на них всем телом. Бешеный ветер сопротивлялся, плевал ей в лицо холодной водой, бросал сорванные травинки. Она хотела позвать Виктора, но вспомнила, что не может. И это отчаяние придало ей сил. Валентина закрыла створки, задвинула шпингалеты сначала на внешних, потом на внутренних.

Посидев на диване, Валентина сходила на кухню, вытерла лицо, волосы полотенцем, проверила остальные окна. Не заходила только в спальню, где темно и спертый воздух, и молчаливое напряжение смерти, такое плотное, что хоть топором руби.

Наконец, она вернулась на кухню и села за стол. Не хотелось ни есть, ни пить, всю её охватило сонное безразличие, даже мысли куда-то пропали. Взгляд Валентины остановился на стене, в миллионный раз проходя маршрутами по сети трещинок, загогулин и пятен. Где-то там, в хаосе своего одиночества, она теперь вынуждена путешествовать.

Кот выбрался наконец из своего убежища и запрыгнул Валентине на колени.

2

Стрёкот мотоцикла проклюнулся сквозь шум дождя.

Валентина

подняла голову, неудобно лежавшую на сложенных локтях, и поморщилась; даже не заметила, как Барсик спрятался под стол – наблюдать из безопасного места.

Человек, одетый в куртку с надвинутым капюшоном, слез с мотоцикла, подошёл к двери сарая, открыл одну створку, а потом затолкал свой снабжённый коляской рыдван под крышу. После этого широкими шагами направился к крыльцу; грохнул сапогами по ступенькам и замер на миг, когда открылась дверь.

– Приехал. Приехал, – это было всё, что Валентина могла сказать. Дальше слова не шли, кто-то словно схватил её за горло.

– Ага, – ответил высокий мужчина. С его куртки лилась вода. Заметив это, он вопросительно взглянул на Валентину.

Та замахала: ничего, ничего. Поманила внутрь, спешно, словно боялась, что ветер сдует гостя с крыльца.

Варлам, младший брат Виктора, несмотря на годы, проявлял всё ту же юношескую застенчивость. По привычке замялся в прихожей, начал снимать резиновые сапоги. Наклонившись и шмыгая носом, стянул их, поставил в угол, рядом с сапогами брата. Валентина молча сняла с него куртку, повесила на отдельный крючок и повернулась в ожидании.

Варлам сунул руку в карман, кашлянул, достал сигареты. Положил обратно. Мрачно посмотрел на невестку.

– Звонил. Участковый сказал, не поедет. Мол, отправляйте в фельдшерский пункт сами. Ага. За пять километров по грунтовке, которая в жидкое дерьмо превратилась.

– Почему? – спросила Валентина.

– Так наводнение. Река прёт. Уже на полтора метра поднялась.

– Быть не может…

– Народ с нашей стороны почти весь уехал на тот берег. Все полтора человека… – Варлам без тени улыбки в глазах усмехнулся.

– А мост?

Валентина почувствовала тошноту.

– Стоит. Еле держится, – сказал деверь, проведя мокрой рукой по лицу.

– Ага. Ну, давай.

Валентина потянула его в кухню – движением изгоняя слабость, заметалась, поставила чайник, открыла и закрыла почти пустой холодильник.

– Я так и думала. Я так и думала.

– Мост… будь он неладен. Никогда его не починят, – кивнул Варлам, усаживаясь на место, где всегда сидел его брат. Валентина не возразила. Вытащил коричневыми пальцами из кармана курево, зажёг сигарету, потёр один глаз тыльной стороной ладони. Совершенно как Виктор. – Мост… – повторил он, кашлянул. – Но надо что-то делать, Валь.

– Что? Ты обещал поспрашивать насчёт похорон.

– Угу, – он дымил, щурился, тёр нос. – Угу. Они сказали, что пока ливень, не поедут.

– Вот же…

– Не то слово. Я им: а куда я покойника дену? Они такие: ну а мы что? Машина сломалась ещё, дескать. А по грязи если допрём, то как через реку?

– Мост, – сказала Валентина.

– Мост, – кивнул Варлам.

Замолчали. Виктор умер ночью, в районе четырёх, и теперь некому было вывезти тело. И некуда. Через реку, на «большую землю», не перебраться, пока не спадёт вода. Ну, а если спадет, а мост снова пропал, то… Валентина села на лавочку, спиной к дождю за окном. Помнила она во всех деталях – и последний мужнин вздох, и то, как схватила телефон и звонила деверю, слушала его инструкции, и как ждала долгие часы. И хотя знала, что хороших новостей не будет, всё равно оказалась не готова. Варлам – в чем она могла его упрекнуть? Он сделал, что мог. Все они, живущие «на пустыре», как говаривали поселковые за рекой, знали, чем рискуют. Кто мог, уезжал за реку, бросал дома и пускал корни там, где хотя бы есть видимость цивилизации. Кто не мог, не решался, не имел средств и связей, был слишком стар или глуп, ещё оставались в Афонино. К тому дню из пятнадцати домов опустели восемь. Валентина представила их затопленными по самые окна. Бабка говорила ей, что сильнейшее наводнение произошло в сорок шестом: тогда река дошла даже сюда, до самого дальнего двора и затопила погреб.