Мы кому-то нужны

Северский Артем

– Извини. Шутил я.

Варлам твердил своё, но она не слушала.

5

Злость перехватывала горло, жар поднимался изнутри, и на всё уже было наплевать. Валентина толкнула дверь, шагнула в яростный ветер, крутящуюся воду, оглушающий свист. Капюшон тут же сорвало с головы, но она не повернула назад. Пригнувшись, сошла с крыльца и зашагала через двор к туалету, стоящему в дальнем его конце, за сараем. Однако уже вскоре поняла, что сделала глупость. Идти в ураган, рискуя упасть, поскользнувшись на грязи или мокрой траве, получить травму: что глупее может придумать старуха? И всё же она не остановилась. Ветер бил её с боков, толкал в спину, но с ещё большей охотой раздавал мокрые холодные пощёчины. Валентина терпела, уже не обращая внимания на воду, текущую за шиворот, на то, что полы штормовки распахнулись и развеваются у неё за спиной, как разорванные флаги.

Горе, которое она позволила себе отпустить лишь сейчас, требовало выхода. Все эти тёмные часы ожидания, безнадёга –

всё сошлось в одной точке. Не видя, куда шагает, и, забыв зачем, Валентина плакала навзрыд, однако буря уносила её голос, поглощала без остатка. И самой ей хотелось раствориться и исчезнуть из этого мира. Уйти с дождевой водой в землю, стать бестелесным духом, для которого человеческие заботы и страдания ничего не значат. Ощутить лёгкость, сбросив ненавистное, неповоротливое старушечье тело. Вернуться и навсегда остаться в воспоминаниях о детстве, где она – девочка в коротком платье, бегущая по берегу реки, невесомая, словно пух лебяжий; уйти бы туда, остаться, снова увидеть молодых маму и папу, живых и здоровых; остаться – и каждое утро встречать с непоколебимой уверенностью в собственном бессмертии и вере в то, что мир прекрасен и всегда будет таким. И никогда, никогда не умирать в одиночестве.

Валентина шла через двор, ветер отворачивал её голову, с большим трудом она видела свои зелёные резиновые сапоги. Споткнулась обо что-то, машинально вскинула руки вперед, но всё же не упала. И это резкое движение вытащило её из глубины, где она могла бы оставаться неизвестно сколько, и заставило осознать происходящее. Буря шумела в небесах, гнала над землёй валы ливня, поднимала и швыряла разный мусор, набирала силу, нацеливаясь на хлипкие человеческие жилища. Гром гремел, словно приветствуя Валентину и суля ей несчастья. Смеялся. Похвалялся силой. «Проклят будь», – подумала она. Всё равно, кто там, великан из страшной сказки, какой-то языческий идол, решивший вернуться, или сам бог, о котором молятся в церквях и о котором долдонила Валентине полоумная бабка. Всё равно. Будь проклят тот, кто наслал эту бурю.

Шла Валентина, пока не упёрлась в поленницу, тогда лишь и очнулась по-настоящему. По лицу её текла вода: слёзы и дождь. Голова была мокрой, и Валентина вся походила на губку, однако почти не чувствовала влаги и холода. Куда шла? Зачем? Валентина огляделась. Двор тонул в стремительной круговерти дождя, ветер кидался то туда, то обратно, то взмывал вверх, то падал и разбрызгивал лужи, словно балующийся ребенок. «Когда же ты угомонишься?» – подумала Валентина, обходя поленницу. Подумалось, что нынешнее лето войдёт в историю, и умные люди, учёные, будут рассуждать ещё через век о причинах этой страшной бури. Пришло на ум: наверное, много народа погибло уже, и если река пошла сюда, то и к большой земле тоже; ветер ломает крыши, валит сараи, обломки настигают убегающих в панике людей – подобные картины, теперь живо вставшие в её воображении, она наблюдала давным-давно по телевизору. «Только в южных странах бывает такое, – подсказала память, – все эти землетрясения, наводнения катастрофические, цунами. Почему же у нас, вдали ото всего мира, происходит то же самое?» Валентина переставляла ноги. Выплакала, выдавила из себя горечь и боль. Разогнала яростью страх, выплеснула негодование, став пустотелой, звенящей, словно труба. Странным был этот звук, который ей мерещился. Ветер дул в неё, ища нужные ноты, и Валентина слышала хаотичные переливы у себя в голове. Обернулась: может, идёт за ней Витя? Кто сказал, что он умер? Пошутить решил просто, разыграл, притворяется – и как только терпения хватает лежать неподвижно столько времени? Валентина замедлила шаг, остановилась. Повернулась всем телом к дому, скрытому за стеной ливня. Несколько страшных мгновений, когда словно земля ушла у неё из-под ног, Валентина готовилась броситься назад, тормошить мужа, бить по щекам мерзавца, воздать ему за то, что сделал; а потом покачала головой: нет, все не так. Виктор мёртв. И никогда не пришла бы ему в голову эта глупая идея, прикинуться мертвецом. Неправильно это, неприлично. Нечестно – после стольких лет. После целой жизни.

Валентина провела рукой по лицу. Время и место пропали, осталась одна буря. «Если ещё стоит дом, и крыша в основном цела, то самое страшное впереди», – подумала она, приближаясь к туалету. С рассеянной полуулыбкой на лице, открыла дверь, вошла и, пока мучилась с мокрой одеждой и пристраивалась, слушала свист ветра снаружи. Теперь поздно плакать о том, что упущено. Афонинцам предлагали помочь с переездом, – районные власти, дескать, деньги из бюджета выделим на обустройство, компенсируем. Это им, чиновникам, было дешевле, чем строить капитальный мост для горстки жителей «пустыря». Говорили афонинцам, зачем вы цепляетесь за свои дома? За рекой всё есть, все свои, ваши родственники, соседи, знакомые. А вы? Вы отрезаны ото всех, от мира. Каждую весну – паводок. И дело даже не в мосте. Вы живёте далеко от всего, от элементарных благ цивилизации. Зачем? Кто-то, впрочем, соглашался, молодые, лёгкие на подъем. Перебирались через реку, где и магазины, и почта, и фельдшерский пункт. Кого-то уносило и вовсе в большой мир с его непонятными событиями, шумом и опасностями. Ещё десять лет назад Валентина спрашивала у мужа: «Может, переехать нам?» – «Нет, – отвечал Виктор. – Куда ехать? За рекой одни дурни, я их терпеть не могу». На это Валентина напоминала ему, что ей тогда на работу не надо будет таскаться далеко, и девчонки с почты все там. Думал Виктор, но серьезность напускал для вида, потому что уже решил: «Нет, Валь. Никуда подружки не денутся. А дом куда? Твой дом, между прочим. Нельзя так». В те времена Валентина ещё чего-то хотела, чем-то грезила, к чему-то стремилась. Тогда жизнь ещё хотелось обустраивать, улучшать, украшать, переходить на новый уровень. Чем же она хуже других? Ничем. Только

вот прав был Виктор: дом не бросить, хотя и не о доме он говорил, а о корнях. Не молодые уже, приросли к земле. Если вырвут из неё себя, то погибнут. Далеко отовсюду, да, но им и здесь хорошо. Предки жили, они точно проживут. Не нужен им большой мир, всё у них для жизни свое. Не сразу, но приняла Валентина эту мысль. Годы брали своё, и то, что казалось важным, к чему стоило идти, вдруг потеряло ценность, поблекло. Подружки, с которыми она отработала на почте много лет, кто уже умер, кто уехал, кто просто отдалился. В конце концов, Валентина перестала не только ходить к ним за реку в гости, но и звонить. Вы так, ну и мы тоже, думала она с горечью, когда узнавала, что кто-то из девчонок «позабыл» пригласить её отметить рождение внука или правнука, свадьбу сына или дочери. За рекой была жизнь, в которую её со временем перестали звать, а когда на пенсию вышла, то и вовсе, словно не стало Валентины. Выбиралась в магазин, здоровалась издали, иногда и у прилавка или на крыльце беседовала с бывшими сослуживицами, но недолго – у всех были дела, всем надо было бежать. И бежали, оставляя её одну, старуху, никогда не справлявшую ни дней рождений собственных детей, ни их свадеб, ни каких-либо дат вообще. Однажды, полгода тому назад, когда с Валентиной перестали здороваться, она поняла, что её окончательно вычеркнули. Чудной старухой оттуда, с того берега, вот кем она стала для всех. Плечи согнуты, походка шаркающая. Взгляд пустой, в землю упёртый. Всё кончено для неё. О чем говорить? Тогда и поняла Валентина по-настоящему, что жизнь прошла, теперь остаётся не жить, а доживать, коптить небо в дальнем углу, куда никто не заглядывает. И власти уже не смотрели в сторону Афонино, уже ничего не предлагали и забыли благополучно и о своём обещании наладить мост. К чему? Только агитаторы по случаю выборов сюда и добирались. Шумные, говорливые, нездешним отвратительным духом от них несло. Врали агитаторы от души, обещали золотые горы, а в день выборов возвращались вместе с людьми из приёмной комиссии, наблюдали, как Валентина и Виктор опускают в урны свои бюллетени. Давали какие-то подачки: крупу, дрянную тушенку, открытки с глупыми надписями. Однажды Виктору подарили бутылку хорошей водки, он взял, не пропадать же добру. Потом уносило весь этот шумный табор за реку, в большой мир, и Афонино снова погружалось в сонный полумрак. День тут как столетие, а год – эра. Но кому-то этого и нужно.

Одежда вся мокрая, до самого белья. Валентина уже чувствует, как холод лезет со своими объятиями, как дрожь охватывает сначала ноги, потом ягодицы, затем поднимается по спине. Вышла из туалета, запахнула штормовку, накинула капюшон и пошла обратно в дом. Ветер опять накинулся, хотел сбить с ног. Валентина обругала его, ускоряя шаг. Не добегая до крыльца, бросила взгляд вверх и вздрогнула от страха. Прямо над ней пронёсся, вырванный с корнем, ствол молодой березы. Словно спичку, метрах в пяти над землей, нес её ветер. Валентина тут же подумала, что случится, если такой врежется в дом? Или ствол будет гораздо больше? И окончательно поняла: стихия не успокоится.

В тот миг, когда она забежала на крыльцо, Варлам, ждавший её, открыл дверь.

– Долго чего-то.

На лице у него застыла хмурая озабоченная гримаса. Ничего не говоря, Валентина проскользнула в дом и, скинув сапоги, тут же ринулась к печке. Надо затопить, согреться, показать буре, что есть тут ещё жизнь, теплится и не собирается сдаваться. Варлам вызвался помочь, но Валентина отказала, мысленно бросая вызов буре. Ну же, давай, погаси огонь, который я разведу! Силёнок-то хватит? Принесла из прихожей сухих дров, сунула в печь, недолго возилась, а потом дерево резво занялось, осветило её прищуренное лицо оранжевым. Деверь, стоявший у двери кухни, кивал тем временем каким-то своим мыслям. Из печного зева полилось тепло. Валентина бросила на Варлама короткий взгляд – точно заготовила вопрос, но передумала задавать, – и ушла переодеваться.

Шла через большую комнату с маленьким фонариком, с колебанием отодвигала занавеску, входила в спальню. Быстро открывала шкаф и доставала одежду, боясь мёртвого мужа, шарила в комоде в поисках белья.

– Ты не заходи, – бросила, выскочив из-за занавески в комнату, Валентина.

– Я того… Я скоро, – отозвался деверь. Судя по звукам из прихожей, он натягивал сапоги.

– Что? Куда?

– Пойду… посмотрю, что у реки. Как дела.

– Зачем?

– Надо, – деверь смущенно откашлялся.

Больше ни слова. Валентина хотела остановить его – куда в бурю, дурак? – но осталась на месте, слушая, как прогремели кратко его шаги, а потом чуть скрипнула и брякнула входная дверь. Непослушными руками переодевалась, рисуя в уме всякие ужасы. Если ветер целые деревья с корнем вырывает и носит, словно щепочки, то что он может с делать с человеком? Пусть Варлам мужчина и тяжелее и больше, чем она, но буре какая разница?

Надев сухое, Валентина побежала к окнам, приникла к одному, к другому, силясь рассмотреть фигуру деверя; потоки воды мешали видеть что-либо уже на расстоянии метра от завалинки. «Варлам на мотоцикле, значит, не пешком будет…» – подумала она, но шума двигателя так и не услышала.

– Ох, зря…

Барсик запрыгнул на диван, отчаянно дёргая хвостом. Свет фонарика отразился в его зелёных злых глазах.

Валентина прошла к входной двери, осторожно взялась за ручку, приоткрыла. Ветер тут же попытался вырвать дверь у неё из руки и ворваться в дом. Валентина не дала, хотя удержать ручку оказалось трудно. Вцепившись в неё всеми пальцами, она бросила взгляд в пустой двор. И закрыла, вернула задвижку на место. Ушёл деверь.

Вернётся ли?