Мы, Мигель Мартинес. Испания
Шрифт:
— И это увеличивает шансы в Испании. Оптимально — и Финляндию успокоить, и Испанию сохранить. Но тут уж как получится.
— Но тогда всё упирается в сроки.
— Верно. И у нас трёх месяцев нэт. В Испании всё может вот-вот завертеться.
— Но тогда… получается, что Отто всё-таки пока еще нужен? — осторожно поинтересовался Киров.
— Нэт… Мы уже подготовили туда других людей. Более надёжных. С этим катами[1] пора заканчивать.
* * *
Москва. Квартира Отто Вильгельмовича Куусинена
2 марта 1936 года
— Ты сегодня чем-то взволнован?
Марина Амирагова, молодая девушка (она была моложе Отто всего на каких-то тридцать лет) выглядела взволнованной. Куусинен начал жить с ней совсем недавно. При этом он так и не развелся со своей официальной супругой Айно Туртиайнен, сотрудницей советской разведки с псевдонимом Ингрид. Но вот потянуло на молодое мясцо. Пока что супруги притирались друг к другу. Надо сказать,
— Сегодня был у Хозяина. Он хочет устроить революцию в Финляндии.
— И что? разве ваши рабочие не хотят освободиться от гнёта эксплуататоров? — довольно наивно спросила Марина.
— Совсем не хотят. — раздраженно буркнул Куусинен.
— Ой! И что делать? Нельзя Его подвести? — девушка выглядела обеспокоенной.
— А залить кровью мою Финляндию можно? Если бы был хотя бы какой-то шанс… И всё равно. Этим планам надо помешать.
— Ой, Отто Виллевич, ты осторожнее, зачем тебе это?
Марина часто называла своего партнера по имени-отчеству.
— Так надо, Мариша, так надо. И не переживай, я всё сделаю аккуратно. А ты про этот разговор забудь. Поняла?
— Уже забыла. Пойдём?
— Да. да, минутку только, умоюсь…
Почему товарищ Куусинен так был откровенен с молодой женой? Осторожность потерял. Не только. Пару месяцев назад через него прошла заявка достать партию магнетофонов производства немецкой Телефункен для НКВД. И он сделал всё, чтобы этот интересный прибор достать не смогли. И был уверен, что никто его подслушать не сможет. Правда, он не подозревал, что личная разведка вождя имела на своем вооружении магнитофоны советского производства. Нет, это не было пока еще серийное производство. Небольшой кооперативчик (типа шарашки при Берии) выдал пробную партию достаточно портативных приборов, тем более что Борис Александрович Рчеулов получил неожиданно приличное финансирование, штат помощников и сумел создать уникальный (по тем временам) микрофон, позволявший сделать очень качественную запись. И тут совпало два фактора: первым подозреваемым, чьи разговоры «писали» на намагниченную ленту был именно Отто Виллевич Куусинен, и вот этот разговор сумели записать и передать вождю, который слушал и наслаждался услышанным. Приятно точно знать, кто твой враг и насколько он опасен.
[1] Лицом нетрадиционной ориентации (довольно грубо)
Глава двадцать третья
На крутой волне
Глава двадцать третья
На крутой волне
Бискайский залив
19 мая 1936 года
Николай Герасимович Кузнецов стоял на мостике линкора «Большевик» (бывший дредноут «Генерал Алексеев»), в кильватере его небольшой эскадры шел гидрокрейсер «Ворошиловец» (бывший «Алмаз»), а по бокам — два эсминца охранения «Поспешный» и «Пылкий». Еще парочка «Дерзкий» и «Беспокойный» находились в охранении каравана транспортов, спокойно и медленно чапающих своим восьмиузловым ходом вдоль берегов Франции. По графику, эта группа тихоходов должна прийти в точку назначения немного позже, чем туда доберется соединение Кузнецова. Николай Герасимович задумался о своем задании. Это было очень сложная операция. Пришлось ему голову поломать над ее планированием. А уж осуществить на практике… Так получилось, что в его распоряжении снова оказалась та же Бизертская эскадра, которую сейчас называли «Эскадрой Севера». Дело в том, что в Кронштадте после прихода туда этих батлшипов стало как-то тесновато. И не потому, что кораблей стало много — там еще парочку подобных эскадр можно было бы разместить, но вот очень уж местные «балтийцы» стали ревностно относиться к «понаехавшим». А что? Командных должностей на флоте не так уж и много, амбиции у флотоводцев более чем, до откровенных конфликтов не доходило, но напряжение чувствовалось.
А поскольку было решение строить базу на реке Мурман, точнее, ее и начали строить еще в тридцать четвертом и ударными темпами, то на зиму тридцать шестого эскадру Кузнецова отправили в незамерзающий северный порт. Там была еще не совсем готова инфраструктура, но к эскадре придали четыре недавно построенных сторожевых корабля, десяток торпедных и шестерку артиллерийских катеров, вот только плавмастерскую оставили на Балтике. В марте случилось обострение отношений с Норвегией. По привычке их китобои и рыболовецкие суда паслись в наших водах, а несколько китобойных флотилий прикрывали даже вооруженные корабли, которые вроде как к ВМФ Норвегии никакого отношения не имели, но с маленькими пограничными катерами СССР справлялись на раз-два-три. И появление военной эскадры их мало смущало. По дипломатической линии ноту Москвы проигнорировали. Тогда Кузнецов получил приказ навести порядок. И не стесняться. Приказ шёл с самого верха. А не стесняться посоветовал в личном звонке Сам. И сторожевики в сопровождении четверки «Новиков» вышли на тропу войны. За короткое время было арестовано полтора десятка китобоев, двадцать два промысловика, занимающихся рыбной ловлей, потоплено два китобоя и три вооруженных артиллерией посудины непонятной принадлежности. Уже в апреле ни одного норвега в наших водах не наблюдалось. Правда, и эскадры в Мурманске не было.
Дело в том, что, охренев от такой наглости Советов, король Норвегии предъявил СССР ультиматум с тем, чтобы наши власти не трогали норвежские корабли, которые имеют все права ловить рыбу где они хотят. А чтобы это узаконенное браконьерство имело все основания, Осло потребовало убраться советским людям с Шпицбергена и объявило, что эти острова принадлежат исключительно Норвегии и русским там делать нечего! На следующий день по предъявлению ультиматума на Шпицберген прибыл норвежский флот. Небольшой отряд красногвардейцев расстреляли, а шахтеров и других русских, там проживающих (в том числе группу метеорологов) вывезли в концлагерь на материке. Стало ясно, что эта провокация готовилась заранее, и, скорее сего, власти Норвегии науськивали бриты, с которыми у гордых викингов были слишком уж близкородственные отношения[1].
Ответную комбинацию лепили буквально-таки на ходу. В одно прекрасное сумрачное утро «Дерзкий» и три артиллерийских катера вошли в фьорд, на берегу которого располагался концлагерь с нашими людьми. Один точный выстрел свалил сторожевую вышку с единственным пулеметом, а десант с катеров — полтора десятка морпехов привел охрану в состояние негодности. При этом никого не убивали — охрана была из местной полиции, которая сразу сдалась. Но увидев, в каких условиях содержались наши соотечественники и чем их кормили, морячки как-то слишком возбудились и объяснили местным стражам порядка, что, если они охраняют, то и делать это надо порядочно, а не так, как они привыкли. Сделав такое внушение, после которого полицейские медленно расползались к домам ближайшего селения, погрузили людей на подошедший транспорт и увезли домой. В это же время три эсминца под присмотром дредноута «Ворошиловец» перемешивали с грязью недостроенные норвегами укрепления двух островов Шпицбергена. Потом пошел десант. Несколько выстрелов с берега не помешали нашим ребятам, а только придали злости. Пулеметные точки были погашены стомиллиметровками «Новиков»[2]. Так что вскоре острова стали советскими. Туда прибыл караван транспортов с оборудованием и артиллерией береговой обороны. И началось возведение полноценной военно-морской базы.
А «эскадра Севера» пошла вдоль норвежских берегов, наводя там шороху. На траверзе Трондхейма эскадру атаковала авиация королевства, вот тут оказалось, что усиленное зенитное вооружение на кораблях эскадры оказалось более чем кстати. Сбив шесть самолетов и не дав противнику отбомбиться, эскадра зашла с ответным визитом в фьорд и разнесла там все в щебенку. При этом береговая артиллерия почему-то молчала, оказалось, они просто не получили приказ перейти в боевую готовность и на дежурстве на каждой батарее кроме одного офицера и одного солдата-наблюдателя никого не было. Да и захода советской эскадры в порт никто не ожидал, ведь официально никакой войны никто никому не объявлял! После этого Кузнецов направился к Осло. Когда советские корабли появились на рейде столицы, в городе началась форменная паника. Король готовился к отъезду вглубь страны, вел переговоры об эвакуации его и семьи в Британию (в Швецию он почему-то бежать не хотел). Из Бергена на английском эсминце был вывезен в Лондон золотой запас страны (кстати, обратно он так и не вернулся, даже поле того, как кризис был преодолен). А советский адмирал направил делегатов для начала переговоров в Кристианию, где они были с каким-то облегчением приняты королем. Через неделю стояния советской эскадры у столицы потомков гордых викингов, дипломаты договорились. Норвежцам был наложен запрет на ловлю рыбы и китобойный промысел в наших водах, Шпицберген признавался территорией СССР. Конфискованные корабли оставались в собственности нашей страны, а моряков и пленных возвращали в Норвегию. Кроме того, мы получали на пятьдесят лет в аренду (за один рубль золотом) Киркенес с прилегающими землями до реки Тана. А еще состоялся военный трибунал над захваченными в плен пиратами, расстрелявшими советских военнослужащих. Этих военнопленными не признали и возвращению в Норвегию они не подлежали. Парочку командиров повесили, остальные же отправились отбывать свои пятнадцать лет в лагерях за Полярным кругом.
Надо сказать, что лаймы попытались было заявить протест и вообще сообщили, что этот договор противоречит международным правилам и соглашениям. Впрочем, джентльмены сами устанавливают правила и сами их нарушают. Так что наша страна на эти вопли из Лондона никакого внимания не обращала. Отношения наши с Туманным Альбионом снова зашли в тупик. И пытаться прогнуться под островитян, чтобы нас потрепали по плечу, никто не собирался. Как писал один гениальный поэт[3]: «у советских собственная гордость». Вот этому принципу товарищ Сталин и следовал, тем более, что понимал: к войне (любой войне) бритиши не готовы. Они даже начали выводить боевые корабли в резерв, потому что содержать столь большой флот становилось слишком уж накладно.