Мы никогда не умрем
Шрифт:
И тебя, Мартин, скоро тоже не станет.
Я верю, что однажды человеку было одиноко. И человеку нужен был… Бог. Каждый народ рано или поздно почувствовал свое одиночество и создал себе божество. То, с добрыми, страдающими глазами, то, что нельзя изображать, тот, которому мы только снимся… И сотни, тысячи других. Но что делать каждому человеку с его собственным, ничтожным одиночеством, если он не находит утешения в том, что ему уже дали? Те Боги давно мертвы, они не слышат, и только может только тот, Спящий, просто до сих пор не проснулся.
И, поняв это, человек в
Ты же знаешь, что происходит потом, Мартин? «Gott starb». Иначе — не будет.
Я собрал немногие вещи, которые были мне дороги. Остались похороненными деревянный кораблик и тетрадь со сказками.
Я попрощался с Ритой. Что мне теперь до ее веры в людей и до ее Справедливого Мира. Моего не осталось. Рита мне больше не нужна.
С отцом я даже не прощался. До этого человека мне нет никакого дела. Пускай он остается в своем одиночестве и общается со своими Богами через бутылку сколько ему будет угодно.
Я смотрю в иллюминатор. На небе нет ни одного облака, и я вижу прямо под нами море. Ты видишь свое вожделенное, черт возьми, море в первый раз в жизни, и оно так же недосягаемо для тебя, как и все остальное. Я думаю о том, что, если мы сейчас упадем, ты, возможно, будешь счастлив. Мне не хочется опускаться до мелочной жестокости, и я не откидываюсь в кресле, позволяя смотреть на далекие волны моими глазами до тех пор, пока воду не сменяют зеленые и желтые квадраты земли.
Мне, наверное, стоило взять билет в портовый город. Дать тебе то, чего ты заслужил — твои чертовы волны, проклятые корабли и свободу.
Но не в этот раз. Там, куда я лечу, меня никто не ждет, но это неважно. У меня есть еще очень, очень много дел, и я не намерен позволять тебе и твоему непроходимому идеализму мне мешать.
Мир оказался так безгранично прекрасен. Потребовалось только стереть его границы. Не те черточки на картах, которые означают физические преграды. А те черточки в собственной душе, которые означают наши запреты.
Тот человек, чьего имени я не хочу знать, о котором уже пишут все газеты, и котого я не мог убить вместе с Мари. Он шел на поводу своих желаний и не искал причин их сдерживать. Он искал лишь возможности не нести за них ответственность. И он был, наверное, счастлив. Счастливее тебя, Мартин, с твоими догматами. Ты украдкой целовал девушку, в которую был влюблен, не надеясь, что она хотя бы имя твое вспомнит — это Правильный Мир?
И Мари, которая так бредила своим театром. Хотела бессмертия, хотела созидания. Красоты. Она даже имени своего лишилась, она теперь очередная Офелия. Вот ведь ирония.
Мне нравятся такие шутки.
Теперь я научился ценить то, что мне нравится. Свои желания. Свои потребности. Свои стремления.
У меня есть одна потребность. Одно желание, Мартин. Но тебе о нем знать не обязательно.
Эй, сверчок, ты спишь?.. Молчишь? И черт с тобой.
Так верил в меня… в правильность моего выбора. В то, что я никогда не стану жестоким. Неужели ты не видел, что происходит вокруг? Жалеешь ли теперь, что не утопил меня в озере в наше первое купание?
Наверное, нет. Ты не такой. Будешь верить до
В меня. И в мой выбор. Что же, я готов ждать.
Мне снится поляна, полная белых цветов. Я помню эти цветы, помню этот сон, и даже догадываюсь, что это может означать.
Но я больше не стану прятаться.
Самолет приземляется в маленьком аэропорту. Город встречает свинцовым небом и запахом сырости. Есть еще один, прохладный, смутно знакомый. Я улыбаюсь.
Это хвоя. В этом городе повсюду растут сосны и ели. Чертовы елки, на каждой можно крепить свою звезду.
Ты догадался, куда мы приехали, верно? Что-то говоришь мне. Ты очень зол. Надо же, как интересно.
Такси от аэропорта едет быстро. Меня интересует дом недалеко от вокзала — ехать нужно в другой конец. Мы проезжаем город насквозь за полчаса. Будет ли мне здесь тесно? Как скоро я захочу сбежать и отсюда на счастье тех, кто здесь живет?
Остановившись у крашенных в темно-синий дверей, я позволяю себе несколько секунд стоять, сжимая одной рукой ручку двери, а другой — сумку с вещами.
Я стою на пороге. В проеме, который ведет в темноту или к свету.
Зачем я здесь? О, я точно знаю. Я не ищу потерянного, не ищу любви, и даже новой жизни — не ищу.
Я пришел за своей тенью. Пришел сюда, чтобы обрести человека, который поможет мне пройти по той дороге, которую я выбрал. Я не смогу сделать это один. Я отвык быть один, Мартин. Понимаешь, что это означает?
Это могла бы быть Рита, глупая и влюбленная. К тому же повязанная со мной общей тайной. Но она не годилась по трем причинам: во-первых, она была глупа. Мне нужен умный союзник. Во-вторых, мне нужна была связь иного рода. Ну и наконец, в Риту ты, Мартин, влюблен. Это лишь мимолетное увлечение, но я все же не хочу причинять лишней боли.
Я захожу в подъезд. Откуда-то сверху звучит музыка. Bang Bang Нэнси Синатра? Если это из той квартиры, куда я направляюсь — будет забавно. Идеальная песня под занавес.
Музыка грохочет из-за черной двери, на которой сбита одна из двух цифр номера. Надо же, как интересно.
Приготовившись стучать в перерыве между треками, я на всякий случай толкаю дверь. Кажется, люди, живущие здесь, не задумываются о собственной безопасности — дверь легко поддается.
Квартира встречает прокуренным полумраком.
— Какого тебе черта здесь надо?! — раздается с кухни хриплый, женский голос.
Светловолосая девушка в черном платье стоит передо мной. Темные глаза полны ненависти.
Так похожа на меня.
— Лера? Я же обещал, что вернусь.
Водевиль перед третьим актом
Офелия:
Вот розмарин, для памяти; прошу тебя, люби, помни: а это анютины глазки, они, чтобы мечтать…