Мы никогда не умрем
Шрифт:
— Да, — ответил он как можно более миролюбиво.
— И что ты, погань белоглазая, тут забыл?
Мартин прикрыл глаза. Им неоткуда было знать, что у Вика глаза были почти белыми. Впрочем, это было неважно.
Важным был вопрос, что ответить. Дерзить? Попытаться сгладить конфликт? Показать, что он настроен доброжелательно и не хочет никакой драки? Или попытаться сбежать через дыру в заборе с противоположной стороны, бросив сумку и потихоньку вернуться за ней вечером?..
В голубых глазах собеседника нарастало тяжелое, грозное презрение.
«С собаками все-таки проще», — тоскливо подумал Мартин.
На помощь взрослых он не надеялся.
Улыбнувшись, он ответил:
— Я заблудился. Знаете, проведя столько лет среди Альвов, я вовсе отвык от человеческих тропинок.
«Мартин, что ты несешь?!» — в ужасе ахнул Вик.
Вику и правда стало страшно. Не хватало еще чтобы вместе со всем этим миром его мудрый и рассудительный друг сошел с ума. Ему тогда что делать?!
Но Мартин улыбнулся уже гораздо легче. Он увидел в глазах мальчишек знакомый проблеск интереса. Вздохнув, он вышел за забор.
…
— Мартин, у тебя мозги совсем набекрень! Что ты нес, скажи на милость?!
«Ты хотел, чтобы нас побили? Или ты еще чем-то готов был поразить этих юных агрессоров? Что мне им надо было сказать, что я за книжкой по ботанике пришел к тетке, которую они всей деревней презирают?»
— Нужно было совсем не ходить!
Они ушли из деревни спустя три часа. За это время Мартин рассказал такое количество историй, что хватило бы год прогонять целую армию Пушистиков, охрип и устал так, будто вопреки расхожей поговорке, ворочал мешки. Когда его познания в мифологии начали подходить к концу, пришлось сочинять. Рассказал о том, почему у Вика белые волосы и белые глаза, сказал, почему редко появляется в деревне и не умеет плавать и лазать по деревьям. Рассказал, почему он не «белый, как, блин, моль», а бледный, как снег. В рассказе присутствовали феи, волшебные цветы, говорящие коровы и прочие сказочные персонажи, которые давали окружающей мальчика действительности какой-то новый смысл. И не было никаких серых стен и алкоголика-отца.
«Совсем я не мог. К тому же ты помнишь — тебе не удастся от них прятаться».
— Но ты же…врал, — с удивлением произнес Вик, будто мысль о лгущем Мартине казалась ему чем-то абсурдным.
Сам Мартин не считал себя образцом честности. Что делать — он оказался в тех условиях, когда ему приходилось изворачиваться.
«Я не врал. Я рассказывал им сказку, а они знали, что я ее рассказывал. Если ты заметил, они были в восторге и обещали тебя никогда не трогать, если ты еще расскажешь… Ради всего святого, Вик, это могло бы стать самой большой твоей проблемой на долгие годы, а нам удалось отделаться дурацкой сказкой про говорящую корову!» — Мартин сам был не в большом восторге от своего вынужденного бенефиса.
— Мартин?.. А вообще ты здорово рассказываешь, — неожиданно потеплевшим голосом признался Вик.
Он и правда совсем не сердился.
Они устроились недалеко от озера, в котором недавно купались. Чуть поодаль росла огромная, разлапистая ель, похожая на темно-зеленый шатер. Мартин привел их сюда, расстелил на земле старое шерстяное одеяло и закрыл глаза.
Он легко уступал Вику, возвращаясь к своей темноте. Но когда мир, вздрогнув, переворачивался перед его глазами, он чувствовал глухую, тянущую тоску. И от этой тоски чернее становилась темнота, и немилосерднее дверной проем. В такие моменты всегда всплывало горькое, глухое слово «каземат».
Мартин смотрел в свою темноту, часто замечая там какое-то движение. Иногда даже слышал звуки, похожие на
— Мартин, ты меня слушаешь? — вывел его из размышлений голос Вика.
«Нет, прости, я задумался. Что ты говорил?»
— Говорю, читай свою книжку. Когда мы домой вернемся?
Мартин молчал. Он бы предпочел заночевать в лесу. Было тепло, хищники близко к деревне не подходили, а вот отец мог и не успокоиться. У Мартина с собой было шерстяное одеяло, зажигалка и спички, веревка и даже сложенный кусок брезента. Но объяснять, почему ночью в лесу не так страшно, как дома, не стал.
— Давай вечером вернемся и посмотрим, как там дела, — уклончиво ответил он.
Книга была огромная. Тяжелая, с мелкими буквами и четкими, детальными рисунками. Были там растения в разрезе. Молекулярные строения мембран. Рисунки тонких, невесомых травинок и огромных, мясистых листьев.
«Ну и муть…» — тоскливо прошептал Вик.
А Мартин был в восторге, забыв даже ненадолго о своей первоначальной цели. Было в этой книге что-то такое, о чем он так тосковал — дальнее, неизведанное и чужое. Мир, непохожий на тот, в котором он жил. Мир, отделенный от него чем-то грозным, но все же притягательными, играющим красками от стального серого до глубокого черного и безмятежно-голубого.
Морем.
Вику он не стал ничего говорить. Провел кончиками пальцев по плотному, шершавому листу, будто здороваясь с книгой. Им предстояло долго пробыть вместе.
Действие 5
Катастрофа
Подойди. Говорят,
Ты хороший человек.
Ты неподкупен. Впрочем,
Молния, ударившая в дом, —
Тоже.
Б. Брехт
Дни потянулись бесконечной чередой. Хорошие были дни, золотые от солнца, песка и пшеничных полей.
Зеленые от леса и травы.
Пронзительно-голубые от неба и воды.
В тот день Мартин влез в окно поздним вечером. Отец спал на кухне, лицом вниз. Мартин не рискнул идти к себе в комнату, и они с Виком заночевали на чердаке.
Вик написал письмо Лере, и они с Мартином отнесли его на почту. Пусть у нее будут те письма — он будет писать еще.
Спустя пару недель пришел ответ. Несколько листов, исписанных округлым, размашистым почерком Полины. Там было и для Вика. Лист, начинавшееся со слов «Сыночек мой любимый». Анатолий сжег письмо в пепельнице. Другой лист, где письмо начиналось с «Братик!..» подумав, отдал сыну. Вик разбирал почерк до вечера. Лера диктовала маме свои простые детские переживания и любовь. Любовь была видна в каждом ее слове, она звенела в каждом предложении, согревая кончики пальцев при прикосновении к листу. Мартин молча наблюдал и радовался тому, что у Вика наконец-то заблестели глаза.