Мы никогда не умрем
Шрифт:
Мартин отметил про себя небольшую церковь на окраине деревни. В крайнем случае можно пойти туда. Предложить помощь в обмен на еду. Попрошайничать он не собирался, хотя и понимал, что от работы шестилетнего ребенка немного пользы.
Огород нашелся быстро.
Тот дом сверкал белоснежной краской. Из-за забора виднелись несколько яблонь, пышные кусты смородины и ровные, зеленеющие ряды грядок с огороженными разноцветными колышками секторами.
«Мартин, она нас прогонит», — тоскливо предрек Вик, и Мартин был вынужден с
Женщина, пропалывавшая грядку у забора, казалась огромной. Она будто вся состояла из мягких шаров разного размера, засунутых под цветастое бесформенное платье. Мартин смотрел на ее красное, мокрое лицо и стянутые в тугой узел на затылке черные волосы. И чувствовал, что стучать ему не хочется. Но он не стал потакать ни своей интуиции, ни своему постыдному малодушию.
— Уважаемая?.. — окликнул т он ее из-за забора.
Женщина не услышала. Мартин досадливо поморщился. Детскому лицу не шло выражение взрослой досады, но он ничего не мог с собой поделать.
У Вика голос тихий, дрожащий.
«Только милостыню и просить», — раздраженно подумал Мартин, но прогнал и эту мысль.
И громче повторил:
— Уважаемая!..
Женщина обернулась. Лицо у нее тоже оказалось совершенно круглое, а шея — дряблая, висящая рыхлыми складками. Мартина посетила неожиданная мысль — какой она была в молодости, эта женщина? Не такой же бесформенной и…
— Что тебе? — хрипло спросила она.
«Будто ворона каркает», — усмехнулся Вик.
— Не нужна ли вам помощь?
— Я клубнику не раздаю! Помощник! Скажи своему папаше…
— Мне не нужна клубника, уважаемая, я предлагаю вам помощь, — с нажимом повторил Мартин.
— Пшел, — презрительно выплюнула женщина, возвращаясь к грядке.
Мартин оглянулся в поисках другого подходящего дома с более приветливыми хозяевами. Под ногами у него копошилась в пыли пестрая курица.
«Мартин, а ты чего хотел-то? Зачем тебе непременно с красивым огородом?» — спросил Вик.
Но ответить Мартин не успел — его плечо сжала чья-то рука.
— Мальчик? Ты предлагал Римме помощь? — раздался женский голос.
Обернувшись, Мартин с большим трудом удержался от того, чтобы отшатнуться.
Женщине, которая на него смотрела, могло быть и двадцать, и шестьдесят. Лицо было перечеркнуто розовым, в белых прожилках бугристым шрамом, ото лба слева к подбородку справа. Один глаз у нее был сделан из дешевого, мутного стекла, издевательски-яркого, синего, словно бросающего вызов своей заметностью.
Но Мартин внимательно и серьезно смотрел на второй — уставший. Темно-серый, как у него. Он не стал стряхивать руку с плеча.
— Да, я предлагал. Помочь вам, уважаемая? — тихо спросил он.
— У меня нет клубники, — с какой-то обреченностью сообщила женщина.
У ее голоса тоже не было возраста. Он низкий и усталый. И больше… никакой.
— И далась же… — Мартин осекся на полуслове. — Мне
— Журналы? Какие ты хочешь журналы, мальчик? Про машины? Про корабли?..
— Про… садоводство. Про кур, про огород… в общем, про то, как вести хозяйство.
— Зачем тебе? — удивилась женщина.
— Я — сын Анатолия Редского, — с отвращением признался Мартин.
— Анатолий это… тот грузный мужчина, который выращивает свиней?
— Да. У нас проблемы, а я не знаю, как их решить. Куры не несутся, и…
На них начали опасливо поглядывать. С долей гадливости. То один, то другой настороженный взгляд обжигал его лицо. От прохожих. От соседей из-за заборов. Мартин с тоской понял, что разговаривать с этой женщиной — ошибка. Что она пария. И ему надлежит отшатнуться от нее, сплюнуть в теплую желтую пыль и бежать.
Стать как все. Как часть этого мира.
— У меня нет журналов, — сказала женщина, отпуская его плечо, и отворачиваясь.
Словно почувствовала его мысли.
Она была высокая, худая. В темно-синем платье с дурацким, заляпанным фартуком.
— Но… вам ведь все еще нужна помощь? — спросил Мартин, догоняя женщину и дотрагиваясь до ее рукава.
«Мартин… может не надо?» — опасливо спросил Вик.
«Может и не надо», — задумчиво ответил Мартин.
…
Изба из потемневшего дерева стояла на отшибе. Дом не был выкрашен ни белой, ни голубой краской. Когда-то он был крепким, золотящимся светлыми, гладкими бревнами и тонкими реечками крыши. Сверкали прозрачные стекла и бежала вязь растительного узора по ставням. А из красной кирпичной трубы поднимался живой светлый дым.
Сейчас дом напоминал брошенного детьми старика. Потемневший, с трещинами рассохшихся в дереве морщин. Труба покрыта патиной копоти, ставни покосились. И только одно было в этом доме целым, крепким и надежным — забор.
— Я одна живу. Мне плохо, — тихо сообщила женщина.
Мартина полоснула жалость. Впрочем, он успел понять, что женщина была сумасшедшей. Тихой помешанной. Она может сама о себе заботиться. Наверное, даже выполняет какую-то роль в деревне — может, к ней ходят гадать. Или у нее растут лучшие яблоки. Только говорит она так, по-особенному. Чувствуется тоскливое, царапающее безумие в ее голосе.
В доме было темно и не убрано. Не была заправлена постель. Посуду не мыли, кажется, пару дней. Мутные стекла на окнах пропускали мало света, а на половиках скопился тонкий слой желтой уличной пыли.
— Плохо мне, — повторила женщина, будто оправдываясь.
Мартин неопределенно пожал плечами. Он видел — правда плохо.
— Молока… хочешь? — предложила женщина, словно ожидая, что он бросится бежать.
— Да, — не стал отпираться он.
Дома все равно пусто. И неизвестно, когда он сможет вернуться. Может отец сейчас уснет. А может, будет крушить все до следующего утра.