Мы побелили солнце
Шрифт:
– Вы ж сами в интернете сидите.
– Так я разве спорю? В инете интересно! Фильмов – куча, общайся с кем хочешь, возможностей для рисования – уйма! Но временами…
Он гасит сигарету о бетонный пол. Окурок даже не смеет бросить, а бережно убирает в карман.
Снова зажигает фонарь. Складывает руки, будто держит гитару. Ударяет по невидимым струнам.
И хриплым, печальным голосом шепчет:
– Пластмассовый мир победил… Макет оказался сильней… Последний кораблик остыл. Последний
Ладонь замирает.
Унылым взглядом он окидывает плакаты и рисунки на бетонных стенах.
Изо всех сил жмурится, хлещет невидимую гитару и с болью кричит:
– А в горле сопят комья воспоминаний, о-о, моя оборона! Траурный мячик стеклянного глаза! О-о, моя оборона, солнечник зайчик дешевого мира, солнечный зайчик незрячего мира-а-а!
Его взволнованный, наполненный мукой голос обрывается так резко, будто только что кто-то вырубил звук. Последнее эхо растворяется в подвальной тишине. Я сглатываю, ошарашенно распахнув глаза.
– Вы… так классно поете! – пытаюсь неуверенно улыбнуться.
Горько усмехается.
– Ты еще не слышал, как я на гитаре умею!
– У вас есть гитара?
– Дома. И здесь тоже была, но сейчас от нее уже, наверное, ничего и не осталось. Как тебе наш штаб?
И я понимаю, что после рассказов Игоря о прошлом и после его траурной песни мое отношение к бункеру резко меняется.
– Он офигенный! Я бы хотел такое детство, как у вас!
– А тебе прям уже сорок лет? – усмехается и растягивает прокол в губе.
– Да кто сейчас захочет по заброшкам лазить, в бункере шифроваться, Цоя играть? Пацаны только поржут и все. В деревне может бы еще хоть как-то, но тут-то все городские и модные.
Он загадочно смотрит на меня.
Поднимается. Освещая себе путь, взбирается наверх, к двери.
– Уже стемнело, Дань. Желтого вообще не видно. Идешь? Я тебя за руку держать буду, не расшибешься.
– А чего, – иду к нему по ступенькам, – уже?
– Тебе еще доклад качать.
– Да утром скачаю! Ну Игорь! Ну чего вы как батька! А в вашей каморке распечатаю.
– В кабинете! Ночевать тут хочешь? Пожалуйста, ночуй, а я пошел ночевать дома.
Фыркнув, я беру его за руку и тоскливо оглядываюсь на неприметную дверку в холме. Игорь со скрежетом ее закрывает.
– Мы же еще сюда вернемся? – с надеждой спрашиваю.
А Игорь, загадочно ухмыльнувшись, начинает вести меня через уснувшую опасность…
***
– Да он как всегда на пол-урока опоздает, Дань, – смеется Яна на мои попытки хоть сегодня прийтись учителям по душе. – И он вообще незлой. Спрашивает только тех, кто руку тянет.
– Старый?
– Да нет, молоденький, помоложе Игоря Павловича твоего даже. Недавно к нам устроился, прямиком из педа.
– А
– Родион Олегович, – Яна только начинает выгружать из портфеля учебники. Смотрит на меня и всплескивает руками. – А ты чего учебники в библиотеке-то не забрал?
– Я, – смущаюсь, – хотел с тобой. Я не знаю, где здесь библиотека. Спасибо, кстати, за домашку.
– Ой, вообще не за что! Доклад про Фарадея принес?
Уверенно похлопываю по рюкзаку.
– Все на месте, – улыбаюсь.
– Молоде-е-ец! – она радуется за меня с искренностью матери за своего ребенка. – Колобусю лучше не злить, а то сам знаешь. Она на тебя вчера так сильно орала!
– Я в курсе.
– Говорю, она вообще их не смотрит. Потихоньку подпишешь и на стол ей положишь, а она оценку пос… – она резко замолкает, потому что дверь класса приоткрывается. Но из проема показывается явно не учительская голова – и Яна облегченно выдыхает. – Ой, Охапка, ну ты и напугал… Уже выздоровел? Чего тебя неделю в школе не было?
Дверь скрипит, и в класс просачивается нескладная, не в меру высокая марионетка.
– Чего, Олегыча еще типа нет? – тихим, но одновременно звучным голосом спрашивает Охапка.
Криво улыбаюсь. А он даже чем-то похож на Джонни Деппа в фильме про шоколадную фабрику. То же гладкое темное каре, тот же острый нос и та же нескладность фигуры.
– Олегыча нет, а тебя чего, спрашиваю, не было?
– Да, – он закатывает рыбьи глаза, – с дядей это… Приемы типа учили. Дзюдо, всякое такое, а он силы не рассчитал, и… И, короче, хренакнул меня типа об стол.
– Он с дядей живет, – объясняет мне на ухо Яна. И спрашивает уже Охапку: – Он чего, опять напился?
– Дядя? Да не-е-е, причем здесь… А это ты, что ли, типа новенький? – он подходит к нашей парте и опирается о нее костлявыми руками.
Вцепляюсь в очки, чтобы их не дай бог снова не сорвали. Чуть сжимаю губы. Охапка пахнет чем-то неприятным, но чем – я понять не могу.
– А что бы я еще здесь делал, по-твоему? – пока не понимаю, дружелюбно ко мне настроен Охапка или враждебно, поэтому бдительность стараюсь не терять.
– Ну… это… типа привет, – его вишневые губы подрагивают и растягиваются в неуверенной улыбке. – Про тебя все типа болтают уже. Говорят, что ты из деревни… ты ж реально с деревни? Даниил, да?
– Данила. Из деревни.
– А компьютерщик наш – это типа твой батя?
– Отчим.
Охапка кивает.
И все-таки его прикид походит на мой. Тот же бесформенный свитер, из рукавов которого торчат острые пальцы. Тот же капюшон – не надетый, правда, на голову.
– Данька, а… – начинает Охапка, но закончить ему не дает паренек в пиджаке, который тенью проникает в класс.