Мы пойдем с конем по полю вдвоем…
Шрифт:
Что я мог ответить? Никаких публикаций у меня не имелось и не предвиделось. И уже в самом конце беседы с некоторым даже упреком тот человек спросил меня:
– А вы знаете, сколько государство потратило на ваше инженерское обучение? Шесть тысяч рублей, а вы вот, можно сказать, так безалаберно и расточительно поступаете с государственными средствами…
Мне хотелось ответить на последнее, что бюджет страны мне дорог как гражданину. Но сдержался. Что объяснять, какую прибыль получает государство за миллионный тираж пластинки «Черный кофе» при цене два с полтиной за экземпляр? А скромный автор получил свои разумные 500 целковых.
Уехал я ни с чем. Ни да ни нет. Рассмотрят, сказали, мою просьбу, а когда – неясно.
В апатии ко всему окружающему прожил я последующие две авитаминозные недели. Но вот в понедельник мартовским деньком прихожу на работу, а Виктор и сообщает:
– Все, Шаганов, сдавай спецовку. Сегодня позвонили из треста, сказали – пиши стихи!
А из всей спецовки-то только рукавицы и надо вернуть. Да я их и возвращать не стал. Домой поехал.
Свободен, значит. Восемь месяцев всего инженерил.
На семи холмах город песен моих
Поэзия – всегда наитие
Вот говорят – «профессиональный поэт». Наверное, это те хлопцы с газетных страниц. Для меня же поэзия всегда наитие. Была и есть. Очень я непрофессиональный в этом отношении. Ненадежный. Надо написать быстро и по поводу, а я не могу. Многие сердятся. Думают, что выделываюсь.
Тогда была немножко другая эпоха. Я знал, в чем мое призвание, где-то лет с шестнадцати. То есть я знал, чем буду заниматься в жизни. Может, даже с четырнадцати. Это была юношеская мечта, а лет с шестнадцати я просто понимал, чем бы я хотел заниматься. И получая такую мужскую мужественную профессию, я при этом был записан одновременно в пять-шесть библиотек нашей Первопрестольной. Поэзии невозможно научиться иначе, чем самообразованием. И я просто пропадал. Огромное количество времени самосовершенствовался. Что я хочу сказать? Эти «кроссы» поэтические, никому не нужные, кроме моих близких друзей, таких же сорванцов, были не востребованы, да? Но мы их «бегали» уверенно. Мы любили песенное слово. Мечтали, а потом чудесным образом как-то все это пригодилось.
И вот что я скажу. Во-первых, нужно постараться напевать стихи, которые ты сочиняешь. Тогда эта некая напевность обязательно войдет, и композитору будет легче сочинить. Во-вторых, есть такое благозвучие песенное, а есть неблагозвучие. Каждый для себя это откроет по-своему. Самое главное в песне, мне кажется, не писать… Это не роман. В ней нужна какая-то одна очень точная мысль, эмоционально выраженная. Какой-то очень хороший образ.
«Дождь придуман для того…»
Дождь придуман для того,
Чтобы ты осталась дома
И звонила по знакомым,
Где давно нет никого.
Пусть тебе семнадцать лет —
Ты уже так одинока,
И любовь твоя далека,
И друзей как будто нет.
Для того придуман дождь,
Чтоб всю ночь могла ты плакать
И в слезах обиду прятать.
Кто ж виновен в этом, кто ж?
Правду эту не поймешь.
Только дождь пройдет однажды,
Остальное все неважно —
Дождь не вечен, глупый дождь.
Золотые облака
Надо мной безмолвное небо,
А на нем безвольные звезды.
Что в кино смешно и нелепо,
В жизни горестно и серьезно.
Не моя ты больше подружка,
Вот и все – окончился праздник.
У дитяти отняли игрушку,
Но зачем его еще дразнят?
Золотые облака
В полуночной тишине
Так жестоко, свысока
Образ твой рисуют мне.
Золотые облака
Мне забыться не дают,
Все плывут они, плывут,
Золотые облака.
Не пойму, на что я надеюсь,
Небеса мои слезы прячут.
Откровенья мои и песни
Ничего для тебя не значат.
Ты скажи, ну что тебе стоит?
Позвони однажды под вечер.
Подскажи решенье простое,
Ну зачем мне душу калечить?
«Куда плывете, облака…»
Куда плывете, облака,
Куда манит вас непокой?
Туда, где радуга легка,
Где льется свет над милой рекой.
Туда, где одинокий плес
Венчал влюбленных много раз.
Он не забыл счастливых слез,
Он не забыл печальных глаз.
Ах, облака… Ах, облака,
Купайте сны в небесной мгле,
Стелите нежные луга
Для всех сердец на бедной земле.
Душа взлетит в златую высь
За вами вслед, за вами вслед.
Приснись, любовь моя, приснись
Любовь, которой больше нет.
Студия «Звук»
Вообще-то в нашем деле очень важно придумать первую настоящую песню. Хорошо бы сочинить так, как до тебя никто не писал. Сразу обратят внимание. Никуда не денешься. Журналисты задавали любопытные вопросы: «Вы поэт или рок-поэт?», я смущался. Теперь спрашивают: «Как вас лучше представить, поэт или поэт-песенник?» Последнее несколько смахивает на словосочетание «мать-одиночка». Я особо не трепыхался, тем, кто хотел услышать «рок-поэт», отвечал утвердительно, другим также кивал, не разрушая замысла их интервью. Так поступаю и по сей день.
Мне было все равно, как назовут. Но всегда тянуло к нормальному живому слову, хотелось разговорных оборотов, приближенных к языку улицы, фольклору. Хотелось, что называется, «быть понятым своей страной», говоря стихами Маяковского. Поэтому с клише «рок-поэт» простился я без сожаления, не переставая любить музыку юности и те команды, что звучали на пленках катушечной «Астры», купленной по великому случаю моей матушкой в магазине «Орбита» на Смоленке к моему шестнадцатилетию.
Андрей Лукинов – тогда руководитель замечательной студии «Звук» – познакомил меня с Маликовым. Дима записывал свои первые песни. Мы встретились на Большой Грузинской, дома у Андрея. Дима приехал с папой. Они были очень любезны и учтивы. Неизменно улыбающийся Юрий Федорович долго тряс мою руку и предложил подготовить номер к «Новогоднему огоньку». Дела у «Самоцветов» шли не очень, время других гитар. А Дима через месяц-другой после выхода в эфир «До завтра» стал настоящим кумиром девчонок.