Мы пойдем с конем по полю вдвоем…
Шрифт:
Что в кармане только рупь,
И таких не любят школа и ОМОН.
Если б чуточку валют,
Я б не ждал, когда нальют,
А рванул бы на Туманный Альбион.
До свидания, Рязань,
Здравствуй, милая Британь,
Вот он я – карась веселый, честный ерш.
Только все это мечты,
Спят все аэропорты, —
И не пустят за границу без галош.
Песни и прачечная
Вот как они связаны между собой? Сейчас узнаете…
Олег Ратников, школьный мой приятель, после восьмого класса поступил в техникум. На Смоленке. Зашагал, можно сказать, во взрослую жизнь. Со стипендией
И Олег приглашает меня на свой концерт, который будет во Дворце культуры Академии имени Фрунзе. Ну приехали мы заранее, аппаратуру настроить, времени до выступления много. Подходит майор высокий ростом и говорит:
– Я начальник клуба, нужно шторы отнести в прачечную, а за это выпишу вам пропуск на все концерты афишные.
Ну, мы и понесли тюки запыленные по указанному адресу. И майор не подвел (хотя и пришлось его поискать по возвращении), выдал листочек на посещение всех мероприятий до конца года. Организовал досуг подростковый. И среди всяких невнятных москонцертовских полупенсионерских мистерий в афише значилось выступление «Веселых ребят» Павла Слободкина. Собственно, ради этого и шторы мы тащили.
Чтобы оказаться в зале того Дворца культуры, нужно проехаться на лифте на пятый этаж. Такая странная архитектура. И обычное время начала в 19.00 в тот день почему-то было сдвинуто на час. И в лифте я поднимался с человеком, у которого в руках была гитара, и по модной одежде можно было догадаться, что:
– Вы в «Веселых ребятах» работаете?
– Да.
– А я стихи сочиняю.
– Замечательно… – улыбнулся гитарист.
Видать, в моем облике читалось, что паренек я не урел непуганый, а какая-никакая творческая молодежь столицы школьного возраста.
– После концерта заходи со своими друзьями в гримерку. Расскажете, понравилась ли наша программа, мы только неделю ее обкатываем. Интересно услышать ваше мнение.
Концерт был очень добротным, по-эстрадному крепким, я даже сказал бы. И особенно понравились нам с Олегом песни того гитариста доброжелательного. Появился он на сцене не сразу. А в конце конферансье, представляя артистов, объявил: «Алексей Глызин». Фамилия, конечно, не самая звонкая. Вот, например, у того бородача, что на клавишах, – Александр Буйнов или у руководителя – Слободкин. Тот вообще вышел на аплодисменты после последней песни, в костюме отутюженном, надетом ради одного поклона. И улыбался, как актер из Голливуда.
После концерта мы, как благодарные зрители, подождали усталых музыкантов, – ну, там автографы на клочке билета. А я еще и телефон попросил у Леши. Не отказал – оставил. Будет теперь кому стишата мои сгружать.
Я же не знал тогда еще, что не очень хорошо звонить музыкантам в десять утра. Но Алексей – ничего, тактичный человек, другой бы послал куда подальше, а Леша нет. Даже подсказывал, о чем сочинять. А в шестнадцать лет надо же с кем-то из знающих людей советоваться.
Ну вот, не будь той прачечной, появилось бы у меня такое важное знакомство, а?
Самое удивительное, что в репертуаре Алексея, хотя он и знает о моем существовании, получается, ни одной песни на мои стихи нет. Должно быть, так и остался я для него тем пареньком из лифта. Со стишатами теми наивными.
Стишата
Свои первые стишата я сочинил в 14 лет. В спортлагере «Москвич». Случилось это под городом Чеховом, серединой августа месяца при чудной солнечной, безветренной погоде в пределах четырех часов пополудни. Стихи были наивные и подражательные, как и положено. Прочитал их близким друзьям по футбольной команде, сказав, что это строки из новой песни «Машины времени». Ребята оценили. Спустя день-другой я изрек им еще пару четверостиший, выдав за свежее творение группы «Воскресение».
– Здорово, где ты умудряешься все эти новинки услышать?
– Радио Moscow.
Было такое загадочное вещание на английском языке на непонятных частотах.
А еще добавилась неприятная травма. Ущемление мениска на правой ноге. Я пропускал тренировки. Свободное время посвящал сочинительству, ни перед кем не афишируя своего нового увлечения. Странная вещь – сам результат был не совсем важен. Скорее это было желание почувствовать состояние этакого зыбкого и сладостного вдохновения. Окружающий мир приобретал неизвестные до сей поры очертания, трансформировался вместе с сочиненными виршами. Вопрос, чем буду заниматься в жизни, был решен. Сомнения отсутствовали.
Прости меня, мой любимый футбол. Тренер не понимал, почему я резко сдал на поле. Нервная система на глазах перестраивалась. Из расчетливо-спортивной – в эластичную и созерцательную.
Стихи свои я вышагивал на улицах, бульварах и в парках.
Да, это был настоящий маленький поэт. Вдохновение не покидало его ни на один день. Меня тянуло из дома. Очень сожалел, что психодромы на Тверском уже рассеялись. Кусочек «хиппи» жил в моем тогдашнем сердечке. Я был записан сразу в несколько библиотек, выделяя прежде всего Некрасовскую на Большой Бронной. Самообразовывался, одним словом. Страна в то время графоманила по полной программе. Не счесть было всевозможных литобъединений. Судьба милостиво избавила меня от них. Подарила круг общения таких же подростков – Дима Пёрышков, Саня Басов, Алла Рябова и Кирилл Рыжков. Набиралось нас человек пятнадцать. По понедельникам мы собирались в музее Маяковского, читали друг другу свои творения. С шести вечера и до закрытия. Абсолютно бесконтрольно. После всей ватагой шли в чайную на Мясницкой. Теперь там ресторан «Самовар». Тоже хорошее место. Только с повышенной буржуазностью. И ничто не напоминает о буфетчице тете Глаше с ее пирогами и горячим чаем. Также мы проводили вечера поэзии, «Москвавечер», в Замоскворечье. Шумели от души. Первая влюбленность тоже относится к тому периоду.
Осень-государыня
Осень-государыня,
Вам одной покаюсь, —
Светлыми дубравами
Я бреду, скитаюсь.
Осень-государыня,
Болен я невольно
Песнями усталыми,
Звоном колоколен.
Горько мне воочию
Видеть, как в костре
Сгорают листья…
Выйду к дому отчему —
Пусто на дворе…
У беды повадка – лисья.
Осень-государыня,
Руки вам целую
За рябины зарево,
За печаль земную.