Мы рождены для вдохновенья… Поэзия золотого века

Пушкин Александр Сергеевич

Переход через Рейн

1814

Меж тем как воины вдоль идут по полям, Завидя вдалеке твои, о Реин, волны, Мой конь, веселья полный, От строя отделясь, стремится к берегам, На крыльях жажды прилетает, Глотает хладную струю И грудь, усталую в бою, Желанной влагой обновляет… О радость! я стою при Реинских водах! И, жадные с холмов в окрестность брося взоры, Приветствую поля и горы, И замки рыцарей в туманных облаках, И всю страну, обильну славой, Воспоминаньем древних дней, Где с Альпов, вечною струей, Ты льешься, Реин величавой! Свидетель древности, событий всех времен, О Реин, ты поил несчетны легионы, Мечом писавшие законы Для гордых Германа кочующих племен; Любимец счастья, бич свободы, Здесь Кесарь бился, побеждал, И конь его переплывал Твои священны, Реин, воды. Века мелькнули: мир крестом преображен; Любовь и честь в душах суровых пробудились. — Здесь витязи вооружились Копьем за жизнь сирот, за честь прелестных жен; Тут совершались их турниры, Тут бились храбрые – и здесь Не умер, мнится, и поднесь Звук сладкой Трубадуров лиры. Так, здесь, под тению смоковниц и дубов, При шуме сладостном нагорных водопадов, В тени цветущих сел и градов Восторг живет еще

средь избранных сынов. Здесь все питает вдохновенье: Простые нравы праотцев, Святая к родине любовь И праздной роскоши презренье. Все, все, – и вид полей, и вид священных вод, Туманной древности и Бардам современных, Для чувств и мыслей дерзновенных И силу новую, и крылья придает. Свободны, горды, полудики, Природы верные жрецы, Тевтонски пели здесь певцы… И смолкли их волшебны лики. Ты сам, родитель вод, свидетель всех времен, Ты сам, до наших дней спокойный, величавый, С падением народной славы Склонил чело, увы! познал и стыд и плен… Давно ли брег твой под орлами Аттилы нового стенал, И ты – уныло протекал Между враждебными полками? Давно ли земледел вдоль красных берегов, Средь виноградников заветных и священных, Полки встречал иноплеменных И ненавистный взор зареинских сынов? Давно ль они, кичася, пили Вино из синих хрусталей И кони их среди полей И зрелых нив твоих бродили? И час судьбы настал! Мы здесь, сыны снегов, Под знаменем Москвы, с свободой и с громами!.. Стеклись с морей, покрытых льдами, От струй полуденных, от Каспия валов, От волн Улей и Байкала, От Волги, Дона и Днепра, От града нашего Петра, С вершин Кавказа и Урала!.. Стеклись, нагрянули, за честь твоих граждан, За честь твердынь, и сел, и нив опустошенных, И берегов благословенных, Где расцвело в тиши блаженство россиян; Где ангел мирный, светозарной, Для стран полуночи рожден И провиденьем обречен Царю, отчизне благодарной. Мы здесь, о Реин, здесь! ты видишь блеск мечей! Ты слышишь шум полков и новых коней ржанье, «Ура» победы и взыванье Идущих, скачущих к тебе богатырей. Взвивая к небу прах летучий, По трупам вражеским летят И вот – коней лихих поят, Кругом заставя дол зыбучий. Какой чудесный пир для слуха и очей! Здесь пушек светла медь сияет за конями, И ружья длинными рядами, И стяги древние средь копий и мечей. Там шлемы воев оперенны, Тяжелой конницы строи, И легких всадников рои — В текучей влаге отраженны! Там слышен стук секир, и пал угрюмый лес! Костры над Реином дымятся и пылают! И чаши радости сверкают! И клики воинов восходят до небес! Там ратник ратника объемлет; Там точит пеший штык стальной; И конный грозною рукой Крылатый дротик свой колеблет. Там всадник, опершись на светлу сталь копья, Задумчив и один, на береге высоком Стоит и жадным ловит оком Реки излучистой последние края. Быть может, он воспоминает Реку своих родимых мест — И на груди свой медный крест Невольно к сердцу прижимает… Но там готовится, по манию вождей, Бескровный жертвенник средь гибельных трофеев, И богу сильных Маккавеев Коленопреклонен служитель олтарей: Его, шумя, приосеняет Знамен отчизны грозный лес; И солнце юное с небес Олтарь сияньем осыпает. Все крики бранные умолкли, и в рядах Благоговение внезапу воцарилось, Оружье долу преклонилось, И вождь, и ратники чело склонили в прах: Поют владыке вышней силы, Тебе, подателю побед, Тебе, незаходимый свет! Дымятся мирные кадилы. И се подвигнулись – валит за строем строй! Как море шумное, волнуется все войско; И эхо вторит клик геройской, Досель неслышанный, о Реин, над тобой! Твой стонет брег гостеприимной, И мост под воями дрожит! И враг, завидя их, бежит, От глаз в дали теряясь дымной!.. Конец 1816 – начало 1817

«Ты пробуждаешься, о Байя, из гробницы…»

Ты пробуждаешься, о Байя, из гробницы При появлении Аврориных лучей, Но не отдаст тебе багряная денница Сияния протекших дней, Не возвратит убежищей прохлады, Где нежились рои красот, И никогда твои порфирны колоннады Со дна не встанут синих вод. Лето 1819

Николай Иванович Гнедич

(1784–1833)

Задумчивость

Страшна, о задумчивость, твоя власть над душою, Уныния мрачного бледная мать! Одни ли несчастные знакомы с тобою, Что любишь ты кровы лишь их посещать? Или тебе счастливых невступны чертоги? Иль вечно врата к ним златые стрегут Утехи – жилищ их блюстители-боги? — Нет, твой не в чертогах любимый приют; Там нет ни безмолвия, ни дум, ни вздыханий. Хоть есть у счастливцев дни слез и скорбей, Их стоны не слышимы при шуме ласканий, Их слезы не горьки на персях друзей. Бежишь ты их шумных чертогов блестящих; Тебя твое мрачное сердце стремит Туда, где безмолвна обитель скорбящих Иль где одинокий страдалец грустит. Увы! не на радость приходишь ты к грустным, Как друг их, любезная сердцу мечта: Витает она по дубравам безмолвным; Равно ей пустынные милы места ,Где в думах таинственных часто мечтает И, дочерь печали, грустит и она; Но взор ее томный отрадой сияет, Как ночью осенней в тумане луна; И грусть ее сладостна, и слезы приятны, И образ унылый любезен очам; Минуты бесед ее несчастным отрадны, И сердцу страдальца волшебный бальзам: Улыбкой унылое чело озаряя, Хоть бледной надеждой она их живит И, робкий в грядущее взор устремляя, Хоть призраком счастья несчастному льстит. Но ты, о задумчивость, тяжелой рукою Обнявши сидящего в грусти немой И думы вкруг черные простря над главою, Заводишь беседы с его лишь тоской; Не с тем, чтоб усталую грудь от вздыханий Надежды отрадной лучом оживить; Нет, призраки грозные грядущих страданий Ему ты заботишься в думах явить; И смотришь, как грустного глава поникает, Как слезы струит он из томных очей, Которые хладная земля пожирает. Когда ж, изнуренный печалью своей, На одр он безрадостный, на одр одинокий Не в сон, но в забвенье страданий падет, Когда в его храмину, в час ночи глубокой Последний друг скорбных – надежда придет, И с лаской к сиротскому одру приникает, Как нежная матерь над сыном стоит И песни волшебные над ним воспевает, Пока его в тихих мечтах усыпит; И в миг сей последнего душ наслажденья И сна ты страдальцу вкусить не даешь: Перстом, наваждающим мечты и виденья, Касаясь челу его, сон ты мятешь; И дух в нем, настроенный к мечтаньям унылым, Тревожишь, являя в виденьях ночей Иль бедствия жизни, иль ужас могилы, Иль призраки бледные мертвых друзей. Он зрит незабвенного, он глас его внемлет, Он хочет обнять ему милый призрак — И одр лишь холодный несчастный объемлет, И в храмине тихой находит лишь мрак! Падет он, встревоженный и горько прельщенный; Но сон ему боле не сводит очей. Так дни начинает он, на грусть пробужденный, Свой одр одинокий бросая с зарей: Ни утро веселостью, ни вечер красами В нем сердца не радуют: мертв он душой; При девах ласкающих, в беседе с друзьями, Везде, о задумчивость, один он с тобой! 1809

Осень

Дубравы пышные, где ваше одеянье? Где ваши прелести, о холмы и поля, Журчание ключей, цветов благоуханье? Где красота твоя, роскошная земля? Куда сокрылися певцов пернатых хоры, Живившие леса гармонией своей? Зачем оставили приют их мирных дней? И все уныло вкруг – леса, долины, горы! Шумит порывный ветр между дерев нагих И, желтый лист крутя, далеко завевает, — Так все проходит здесь, явление на миг: Так гордый сын земли цветет и исчезает! На крыльях времени безмолвного летят И старость и зима, гроза самой природы; Они, нещадные и быстрые, умчат, Как у весны цветы, у нас младые годы! Но что ж? крушитесь вы сей мрачною судьбой, Вы, коих низкие надежды и желанья Лишь пресмыкаются над бренною землей, И дух ваш заключат в гробах без упованья. Но кто за темный гроб с возвышенной душой, С святой надеждою взор ясный простирает, С презреньем тот на жизнь, на мрачный мир взирает И улыбается превратности земной. Весна украсить мир ужель не возвратится? И солнце пало ли на вечный свой закат? Нет! новым пурпуром восток воспламенится, И новою весной дубравы зашумят. А я остануся в ничтожность погруженный, Как всемогущий перст цветок животворит? Как червь, сей житель дня, от смерти пробужденный, На крыльях золотых вновь к жизни полетит! Сменяйтесь, времена, катитесь в вечность, годы! Но некогда весна несменная сойдет! Жив Бог, жива душа! и, царь земной природы, Воскреснет человек: у Бога мертвых нет! 1819

Дума

Кто на земле не вкушал жизни на лоне любви, Тот бытия земного возвышенной цели не понял; Тот предвкусить не успел сладостной жизни другой: Он, как туман, при рождении гибнущий, умер, не живши. 1832

Денис Васильевич Давыдов

(1784–1839)

В альбом

На вьюке, в тороках, цевницу я таскаю, Она и под локтем, она под головой; Меж конских ног позабываю, В пыли, на влаге дождевой… Так мне ли ударять в разлаженные струны И петь любовь, луну, кусты душистых роз? Пусть загремят войны перуны, Я в этой песне виртуоз! 1811

<Элегия I>

Возьмите меч – я недостоин брани! Сорвите лавр с чела – он страстью помрачен! О боги Пафоса! окуйте мощны длани И робким пленником в постыдный риньте плен! Я ваш! – и кто не воспылает! Кому не пишется любовью приговор, Как длинные она ресницы подымает, И пышет страстью взор! Когда харитой улыбнется, Или в ночной тиши Воздушным призраком несется, Иль, непреклонная, над чувствами смеется Обуреваемой души! О вы, которые здесь прелестьми гордитесь! Не вам уж более покорствует любовь, Взгляните на нее и сердцем содрогнитесь: Она – владычица и смертных, и богов! Ах! пусть бог Фракии мне срамом угрожает И, потрясая лавр, манит еще к боям, — Воспитанник побед прах ног ее лобзает И говорит «прости» торжественным венкам! Но кто сей юноша блаженный, Который будет пить дыханье воспаленно На тающих устах, Познает мленье чувств в потупленных очах И на груди ее воздремлет утомленный! 1814

<Элегия IV >

В ужасах войны кровавой Я опасности искал, Я горел бессмертной славой, Разрушением дышал; И, судьбой гонимый вечно, «Счастья нет!» – подумал я… Друг мой милый, друг сердечный, Я тогда не знал тебя! Ах, пускай герой стремится За блистательной мечтой И через кровавый бой Свежим лавром осенится… О мой милый друг! с тобой Не хочу высоких званий, И мечты завоеваний Не тревожат мой покой! Но коль враг ожесточенный Нам дерзнет противустать, О, тогда мой долг священный — Вновь за родину восстать; Друг твой в поле появится, Еще саблею блеснет, Или в лаврах возвратится, Иль на лаврах мертв падет!.. Полумертвый, не престану Биться с храбрыми в ряду, В память друга приведу. Встрепенусь, забуду рану, За тебя еще восстану И другую смерть найду! 1815

<Элегия VIII>

О пощади! – Зачем волшебство ласк и слов, Зачем сей взгляд, зачем сей вздох глубокий, Зачем скользит небережно покров С плеч белых и с груди высокой? О пощади! Я гибну без того, Я замираю, я немею При легком шорохе прихода твоего; Я, звуку слов твоих внимая, цепенею… Но ты вошла – и дрожь любви, И смерть, и жизнь, и бешенство желанья Бегут по вспыхнувшей крови, И разрывается дыханье! С тобой летят, летят часы, Язык безмолвствует… одни мечты и грезы, И мука сладкая, и восхищенья слезы — И взор впился в твои красы, Как жадная пчела в листок весенней розы! 1818

Бородинское поле

Умолкшие холмы, дол, некогда кровавый, Отдайте мне ваш день, день вековечной славы, И шум оружия, и сечи, и борьбу! Мой меч из рук моих упал. Мою судьбу Попрали сильные. Счастливцы горделивы Невольным пахарем влекут меня на нивы… О, ринь меня на бой, ты, опытный в боях, Ты, голосом своим рождающий в полках Погибели врагов предчувственные клики, Вождь гомерический, Багратион великий! Простри мне длань свою, Раевский, мой герой! Ермолов! я лечу – веди меня, я твой: О, обреченный быть побед любимым сыном, Покрой меня, покрой твоих перунов дымом! Но где вы?.. Слушаю… Нет отзыва! С полей Умчался брани дым, не слышен стук мечей, И я, питомец ваш, склонясь главой у плуга, Завидую костям соратника иль друга. 1829

Ответ

Я не поэт, я – партизан, казак. Я иногда бывал на Пинде, но наскоком, И беззаботно, кое-как, Раскидывал перед Кастальским током Мой независимый бивак. Нет, не наезднику пристало Петь, в креслах развалясь, лень, негу и покой. Пусть грянет Русь военною грозой — Я в этой песни запевало! <1830>

«Я помню – глубоко…»

Я помню – глубоко, Глубоко мой взор, Как луч, проникал и рощи, и бор И степь обнимал широко, широко… Но, зоркие очи, Потухли и вы — Я выглядел вас на деву любви, Я выплакал вас в бессонные ночи! 1836