Мы – серебряные!
Шрифт:
Никто не мешал Мастеру наслаждаться красотой серебряной статуи Падмасамбхавы в Южной часовне. В той самой часовне, где некогда Нгаванг Лобсанг Гьяцо впервые предложил ему стать деси, или, как это примитивно называют сейчас – регентом Пятого Далай-ламы. Он помнил тот долгий и тягостный разговор. Помнил грусть в глазах величайшего из властителей Лхасы и своего друга. И помнил свой отказ, продиктованный слухами о его родстве с Далай-ламой.
Названный Мастером обнаружил себя в Северной часовне, разговаривающим со статуями Шакьямуни и Вайдурья-прабха-раджи. Он снова закрыл глаза и вспомнил, как молился в той часовне, будучи призван во дворец во второй раз. Несколько дней провёл он в Северной часовне, прежде чем
И вот он уже в Красном дворце. В одном из многочисленных залов, расписанных чудесными фресками с жизнеописаниями будды Дипанкара. С годами фрески выцвели, а некоторые и вовсе были утрачены. Но Мастер помнил. Вспомнил, как Нгаванг Лобсанг Гьяцо назвал его полным именем – Деси Сангье Гьяцо – и повелел принять ношу деси. Помнил и как с покорностью, рождённой в многодневной молитве, принял волю своего Владыки.
Ещё один зал. Тот, где он предпочёл бы не появляться. В этом, увешанном расписными шелковыми гобеленами зале у него даже сейчас горели щёки. Горели так же сильно, как в ту ночь, когда вспыхнул пламенем румянец на её щеках. Это горнило, поглотившее немолодого уже монаха, было первым и последним в его жизни случаем нарушения монашеских обетов. Ах, как была она тонка, как изящна. Светящая в узкую оконную щель луна подчеркивала белизну её кожи. Длинные, подобные ночному небу над Лхасой волосы, разметавшиеся по рыжему покрывалу, делали её нереальной. Её трепетное, прерывистое дыхание и чуть слышный стон впервые за многие годы заставили сердце Деси Сангье Гьяцо биться сильнее. Нет! Прочь! Прочь из этого зала!
Мастер стремглав вылетел из увешанного гобеленами зала и уверенной походкой зашагал в западную часть Красного дворца. Туда, где свершилась величайшая из ошибок. Он шёл, не замечая, как кеды на его ногах утрачивают свой европейский лоск и спортивный вид, превращаясь в довольно простые красные ичиги. Брендированная неизвестным символом футболка и современные брюки тоже изменились. Мастер даже не замечал, что ступает по коридорам дворца, облачённый в плотные ткани бордового и рыжего цветов. И лишь длинные, собранные в косу волосы да легкая испанская бородка никуда не исчезли.
Тут, впервые за всё время пребывания во дворце, Мастер наткнулся на другого человека. Это был невысокий, обритый налысо монах с подносом фруктов. За ним шёл другой и нёс куда-то несколько новеньких свитков. Впрочем, Мастер не обратил на это ни малейшего внимания. Он уверенно ступал по коридорам и наконец вошёл в Большой зал западной части Красного дворца.
Тут было людно. Чуть левее, ближе к окнам, был накрыт стол, за которым сидели восемь персон. Трое монахов и трое мирян, явно высших сословий. А кроме того, Нгаванг Лобсанг Гьяцо в церемониальном приёмном облачении и невысокий худой мужчина в шикарных шелковых одеждах желтого и зелёного цветов, украшенных богатым шитьём. Если кто-то из присутствующих и обратил внимание на необритую голову вошедшего, то виду не подал.
Мастер же на мгновение замер, сраженный неожиданным ощущением дежавю. Он уже был в этом зале. Он уже видел эту трапезу и этих людей. Мог назвать каждого по имени. Назвать тайные и явные мотивы, что привели их сюда. И, конечно же, не смог не опознать мужчину в желто-зелёных шелках. Вождь хошутов, внук Гуши-хана, сын Далай-хана, отравивший собственного брата Лхавзан-хан.
Алчность и пороки этого тщедушного человека были безмерны. Желание, подобно своим предкам, именовать себя ханом Тибета снедало его изнутри. Ради этого он был готов на всё. И именно в этот день решилась судьба Лхасы. Нерешительность Деси Сангье Гьяцо, его гуманность и вера в «меньшее из зол» не позволили ему свершить предначертанное. Не позволили остановить этого обуянного демонами человека.
Мастер, шаг за шагом повторяя то, что уже делал ранее, шагнул в сторону стола. Подхватив
С этими мыслями Деси Сангье Гьяцо подошёл к столу и с придворной учтивостью наполнил бокалы спутников хана и его собственный. Но в этот раз он не знал сомнения. Неуловимо малая доля ядовитого порошка отправилась в бокал хана вслед за свежим вином. Однако, видимо, что-то в действиях монаха насторожило гостей. Лхавзан-хан поднял кубок, внимательно рассмотрел его и обратился к деси:
– Не изволит ли регент властителя Лхасы разделить со мной глоток этого чудесного вина?
Голос хана был высок и скрипуч, а на лице его блуждала странная, какая-то бесноватая улыбка. Он внимательно смотрел на регента и ждал ответа. Его сановники приосанились и, кажется, положили руки на эфесы мечей.
– Монашествующий не оскверняет уст вином, – начал было Нгаванг Лобсанг Гьяцо, но деси жестом остановил его.
– Монахи действительно не оскверняют своих уст вином, – тихо произнёс он, едва заметно поклонившись, – но неизменность наших дружеских чувств к правителю Хошутского ханства превыше монашеских обетов.
С этими словами Деси Сангье Гьяцо принял кубок из рук хана и немедля сделал из него пару значительных глотков. После чего вернул сосуд хозяину. Тот принял кубок, немного подумал и, улыбнувшись, выпил оставшееся в кубке вино. После чего застольная беседа вернулась в привычное русло: высокие гости и цвет монашества Лхасы принялись обсуждать обуздание аппетитов Джунгарского ханства.
Трапеза продлилась ещё час. После чего Деси Сангье Гьяцо смог удалиться в свои покои. Шёл он с трудом. На лице у него выступил пот, в глазах темнело, а внутри, в самом чреве его, клокотало пламя. Однако путь до своих покоев деси проделал, стараясь не показать хвори. И только запершись, он застонал и, цепляясь за стены, опустился на колени. Мир раскалывался на части, а засевший внутри огненный дракон пожирал монаха.
* * *
Первый весенний день Сатурна встретил Лхамо Дхондруба плохими новостями.
Ему сообщили, что в одном из покоев Красного дворца найдено тело монаха. При этом ни один из тех, кто был допущен к находке, покойного не опознал. Странным в истории было и то, что покойный, облачённый в монашеские одежды, не был обрит, а носил длинные волосы. Тут же бросились проверять всевозможные хранилища на предмет хищений, но ничего подозрительного не обнаружили.
Лхамо Дхондруб не касался этой возни. Отчётов приближённых было достаточно, чтобы понять – смерть наступила очень давно. Судя по всему, этот странный неизвестный монах принял тукдам несколько столетий назад, и вопрос был лишь в том, почему нетленные останки его обнаружились лишь сегодня.
Лхамо Дхондруб, или Нгагванг Ловзанг Тэнцзин Гьямцхо, препоручил все заботы монахам. И лишь через час, выйдя на балкон, кинул беглый взгляд на носилки, которые как раз выносили из здания Красного дворца послушники. Беглый, потому что именно такого взгляда и было достаточно. Нгагванг Ловзанг Тэнцзин Гьямцхо улыбнулся и, сложив руки в молитвенном жесте, поклонился, прошептав лишь одно слово: «Спасибо».
После этого он перевёл взгляд на ворота, над которыми не развевалось ни единого красного знамени. Лишь окаймлённые золотом флаги, на которых поверх расходящегося красно-синего полотна сияло солнце, восходящее над снежной горой, под которой ощерились друг на друга пара великолепных барсов, хранящих драгоценности Тибета. Флаг свободного, незавоёванного Тибета.