Мы – силы
Шрифт:
Тот только пожал плечами, мол, посмотрим. Уже в машине Антон наехал на мичмана:
– Ну что, блин, такое… Мы тебя там ждем уже час!
– Да я с этим вот… Все ему понятно, все просто… А как начинаешь спрашивать, что он в той или иной ситуации делать будет, так там такое наворачивать начинает – уши вянут. Хорошо, я ему своих помощников оставил. Они, если что, вытащат. Но ты и сам за ним приглядывай…
– Хорошо, – согласился Антон. – Если что, я его уберу и кого-то из твоих помощников поставлю.
– Не тупи, Антон… – отмахнулся мичман. – Там организатор, а не мои технари нужны. Если что, просто снова на себя бери… до моего возвращения.
Рухлов смолчал насчет «тупи». Они были с мичманом
Компания откровенно скучала, ожидая посланного за Серовым Антона. Когда они вошли, Ханин поднялся и поздоровался со своим бывшим подчиненным. Дантес показал на стул, а Алина пошла на кухню наливать всем чай, потребовав, чтобы без нее не начинали. Пока она отсутствовала, обсосали всех оппонентов на выборы. Дантес опять презрительно смотрел на дерьмократов, припоминая им военный переворот. Серову было наплевать на демократию, но он хотел победы Ханина и склонялся к силовому решению вопроса. Антон, перебивая всех, говорил о том, что, когда вернутся законные власти, их всех, как бандитов, арестуют. Так не плевать ли – победят они на выборах или проиграют? Серов тоже говорил о том же: зачем ему идти за ментами, если первое, что они сделают, – это арестуют Ханина и всю их веселую компанию по подозрению в убийстве секретаря и мэра?
Вернулась Алина и, поставив поднос, предложила самим накладывать себе сахар. Такое предложение – роскошь, одна из немногих, что себе позволяла она. Сахар специально для нее, зная, что она сладкоежка, лично притаскивали в город и Полейщук с Назимом, и Кир, и даже Виктор Павлович, чья жена успела познакомиться с членом большой комиссии, отвечающей за социальные вопросы. Так что сахаром Алина еще и делилась со своим детским домом. Почему своим? Да она там иногда днями пропадала! И наверное, не будь ее – не было бы и его.
– Не важно все, что вы тут вопите, – грубо оборвал Ханин. – Все должно идти по плану. А план вы знаете… И сейчас надо поставить напротив одного из пунктов галочку. Итак… – Он оглядел собравшихся и смутился оттого, что чай военный совет интересует больше, чем его грядущая речь. Он, естественно, возмутился: – Блин, как можно с вами говорить, когда один хлюпает, как свинья, уткнувшись в чашку, а вторая все норовит остальным сахара подсыпать!
Антон отстранился от кружки, а Алина замерла с ложкой над чашкой Дантеса.
– Вот так и сидите! – скомандовал Ханин и обратился к улыбающемуся Серову: – А ты лыбиться перестань! Утомили все! Этому послезавтра, может, на смерть идти, а он разве что не ржет…
И Серов нагло заржал…
Обсуждали в подробностях маршрут мичмана и его группы. Группа набралась большая. Сорок человек, в задачу которых входило только одно – доставить до Большой земли представителя комиссии с просьбой о помощи.
Серов, конечно, всех уверял, что с ним будет все нормально и так далее, но когда они прощались и мичман спускался по ступеням к вызванному служебному автомобилю, Алина расплакалась, уткнувшись в плечо Антона. Серов помахал им из-за стекла рукой и, откинувшись, стал не виден. Автомобиль унес его домой по еще так слабо освещенным улицам.
7
Виктор, поправляя форму, придирчиво осматривал себя в зеркало. Нет, ну красавец. Худоват, конечно, но на таких харчах легко отъесться до прежних внушающих уважение размеров.
Жил Павленко в комнате теперь один. Три дня назад он проводил на поезд Саню и теперь все ждал подселения. Батый говорил, что и самому Павленко от силы неделю в Александровске осталось, а потом он будет вместе с полком переброшен на запад. Но пока никого не подселили, а самого Павленко не направили на место прохождения службы, он наслаждался одиночеством. Если раньше он только смутно догадывался, как ему не хватает вот так побыть одному, то теперь он осознал, чего ему все время недоставало. Оказывается, ему жутко надоели люди. До невозможности. Даже Савин. Теперь, оставшись один, он наконец за несколько дней смог привести свои мысли в порядок и осознать всю кошмарную картину того, что он пережил за прошедшие месяцы. Нет, он не стал себя считать героем, как того требовал Батый. Но он поймал себя на банальной жалости к себе. Это ж надо угодить в лагерь, отсидеть в нем, опуститься ниже плинтуса. Ходить без нижнего белья, жалостливо клянчить, чтобы кто-то оставил «хоть у фильтра» покурить. Набрасываться на отвратительную пищу и пусть изредка, но говорить за нее спасибо наливальщику. Жить в бараке на сотню человек в вони заживо гниющих, без надлежащего медицинского обслуживания людей. Слушать каждый вечер одни и те же бредни соседей. И мечтать… мечтать вырваться на волю из этого кошмара.
Стоя перед зеркалом в новенькой форме без погон, он не верил, что все это было когда-то с ним. А когда волнами накатывали воспоминания, отчего-то расплывчатые, но такие болезненные, его начинало подташнивать. Особенно когда он вспоминал, как однажды проснулся и обнаружил, что сосед по нарам умер за ночь, а он, Виктор, все старался прижаться ночью к нему, чтобы было всем теплее.
Поборов подташнивание, Виктор еще больше распрямился, и из зеркала на него сверкнул ставший каким-то злым взгляд. Он сам удивлялся своим глазам. Казалось, они, во-первых, поменяли свой цвет с серого на темно-серый. А во-вторых, словно это глаза не его, а чужого человека. С каким любопытством они рассматривали его лицо через зеркало. Подозревая, что в его страхах виновата немного повредившаяся в лагерях голова, он старался больше не пересекаться взглядом со своим отражением.
Прямо в форме Павленко завалился на незастеленную кровать и стал рассматривать серый потолок над собой. Саня сейчас еще наверняка чухал в поезде. Как обычно, останавливаясь через каждые полчаса. Наверняка он найдет в поезде себе попутчицу. Опять замутит с ней дорожный романчик.
Поймав себя на зависти к этому молодому, глуповатому парню, Павленко усмехнулся. Ничего… Будет и у него подружек море, и будет он жить, не думая, с кем, как и когда. Надо только дождаться высылки в расположение полка и приступить к работе. А там все будет.
Павленко хоть и радовался одиночеству, но все равно частенько ловил себя на мысли, что ему жутко не хватает кого-то, кому он бы мог выговориться. Нет, даже в лучшие времена Савин на эту роль не подходил. Рухлов бы подошел… и то не факт. Надо, чтобы это был очень близкий человек. Родители? Ну куда это годится, взрослый мужик будет рассказывать своей матери о своих злоключениях? О своих терзаниях. О своем неверии в то, что жизнь когда-нибудь войдет в прежнее спокойное русло. Нет, родители не то.
Наверное, так и происходит подготовка человека к оседлости. К обзаведению семьей. Когда хочется, чтобы кто-то близкий был рядом. К кому можно прижаться, рассказать все или почти все. Услышать совет. Не просто совет незнакомца, которому все равно. Совет женщины, которая тебе небезразлична и которой ты сам дорог.
Усмехнувшись своим мыслям, Павленко закрыл глаза. Кто о чем… Кому-то в этом мире есть нечего, кому-то спать негде, кто-то борется за жизнь в лагерях и на свободе, а он… А он думает, что пора и ему на этой планете завести свой уголок. Да к черту всех с их проблемами… Всегда в мире были голодные и обездоленные, а жизнь на этом не прекращалась. Влюблялись, женились, рожали детей… воспитывали… Так чем он хуже? Почему он в свои годы еще не связан ни с кем?